Крест
Радуйтесь, ибо Господь грядет судить
Вселенская Проповедь Вечного Евангелия. Сайт отца Олега Моленко - omolenko.com
  tolkovanie.com  
Rus
  omolenko.com  
Eng
  propovedi.com  
  Кредо Переписка Календарь Устав Аудио
  Имя Божие 3000 вопросов Богослужения Школа Видео
  Библиотека Проповеди Тайна ап.Иоанна Поэзия Фото
  Публицистика Дискуссии Эра Духа Святого История Фотокниги
  Апостасия РПЦ МП Свидетельства Иконы Стихи о.Олега Стримы
  Жития святых Книги о.Олега Исповедь Библия Избранное
  Молитвы Слово батюшки Новомученики Пожертвования Контакты
Главная страница сайта Печать страницы Ответ на вопрос Пожертвования YouTube канал отца Олега Вниз страницы Вверх страницы К предыдущей странице   К вышестоящей странице   К следующей странице Перевод
YouTube канал отца Олега   Facebook страничка   YouTube канал проповедей отца Олега  


ВКонтакт Facebook Twitter Blogger Livejournal Mail.Ru Liveinternet

ИМЯСЛАВИЕ

Введение
1. Начало имяславских споров
2. Возникновение полемики на Афоне
3. Начало печатной полемики
4. Составление о. Антонием (Булатовичем) «Апологии веры»
5. Дальнейшее развитие событий на Афоне
6. «Афонский бунт»
7. Анти-имяславская реакция
8. Удаление русских имяславцев с Афона
9. Суд Московской Синодальной конторы
10. Имяславцы на полях сражений Первой Мировой войны
11. Новый этап спора
12. Дальнейшая судьба имяславцев
Заключение: истоки имяборчества
Ссылки
Литература

© Санкт-Петербургское общество исповедников Имени Божия, 2006.

 

ВВЕДЕНИЕ

Имяславие – такое название получило движение, возникшее первоначально среди иноков Афона, выступивших против уничижения Имени Божия, в особенности спасительного имени Иисусова.

В начале XX века в церковной печати появились некоторые статьи, в которых говорилось, что Имя Божие есть простое человеческое слово и само по себе не имеет какой–то присущей ему благодатной силы. Об имени же Иисус говорилось, что поскольку это имя носили и некоторые люди во времена Ветхого Завета, то среди других имен Божиих оно является малейшим, как принятое Сыном Божиим не изначально, а уже впоследствии. Из этого делались и выводы практического свойства, например, что призывать имя Божие нужно только в начале молитвы, чтобы как–то обратиться к Нему, а потом оно уже не нужно, и что лучше и выше молитва вовсе без имен, непосредственно обращенная к неименуемому существу Божию. Такие взгляды распространились, в основном, среди лиц, получивших образование в тогдашних Духовных школах.

Среди афонских иноков, опытных в умном делании, многие заметили совершенное несогласие этого учения с Церковным Преданием и со своим молитвенным опытом. Они назвали это учение имяборчеством. Особенное огорчение вызвало то, что имяборческие статьи появились в "Русском иноке" – журнале, который выписывали все русские монастыри. Из образованных иноков на Афоне некоторые тоже стали высказывать имяборческие взгляды, иногда в очень резкой форме. Не принимавшие их иноки стали уклоняться от сослужения с таковыми и от принятия от них таинств и благословения, полагая, что вряд ли можно брать благословение (именословное, совершающееся именем Божиим и перстами, сложенными в буквы "IC XC") от священника, не верующего, что это самое Имя имеет какую–то спасительную силу.

Поводом для обострения спора послужила книга "На горах Кавказа", написанная схимонахом Иларионом, который после многих лет жизни на Афоне проводил отшельническую жизнь на Кавказе. Книга эта, по форме написанная как дневник, по существу представляет собой руководство в умном делании, составленное из учения Святых Отцов, усвоенного через собственный подвижнический опыт. Книга была высоко оценена опытными иноками и в России, и на Афоне. Известна исключительно высокая оценка, данная ей, например, оптинским старцем Варсонофием:

«Есть прекрасная книга, описывающая действие молитвы. Происхождение ее таково. В Старом Афоне жил один старец, по имени о. Дисидерий. Когда там поднялись волнения, и жизнь русских иноков стала слишком тяжела, и им грозили выселением с Афона, тогда произошло совещание русских афонцев о том, что делать. Голоса разделились. Некоторые предлагали обратиться в Лондон, к английской королеве с просьбой продать им земли в Австралии для устройства там новой обители. Но это предложение было отвергнуто, а остановились на другом, а именно — переселиться на Кавказ. Здесь император Александр II пожертвовал бесплатно участок земли и здесь основан был “Новый Афон”. В числе других иноков, переселившихся сюда, был о. Дисидерий. Но скоро шум общежития стал его тяготить, и он удалился в горы Кавказа для безмолвия, удалился не самочинно, а с благословения старцев. Здесь он проводил поистине равноангельскую жизнь. Чем он питался, трудно сказать, был, кажется, у него огород, значит, овощи служили ему пищей и питьем. Здесь познал он истинное счастье, которое состоит в общении души человека с Богом, и которого напрасно ищут люди, гоняясь за скоропреходящими радостями мира сего.

Отец Дисидерий имел одного ученика, с которым и вел беседы о внутреннем делании, т. е. об Иисусовой молитве. Когда о. Дисидерий умер, ученик похоронил его святое тело. Беседы их он постепенно записывал, и, когда к нему пришел третий афонец о. Венедикт, то нашел все эти беседы в рукописях. Ему пришло в голову издать их, и с этим предложением он приехал к нам в скит.

Не имея средств, достаточных для этого предприятия, я направил его к великой княгине Елизавете Федоровне, которая и доставила ему возможность издать эту прекрасную книгу. Несколько экземпляров ее есть у меня, и я могу дать кое–кому. Эту книгу надо прочесть несколько раз, чтобы вполне воспринять всю глубину ее содержания. Она должна доставить громадное наслаждение людям, имеющим склонность к созерцательной жизни, дай Бог, чтобы чтение это принесло вам не только высокое духовное наслаждение, но также и помощь в деле спасения своей души. Аминь.»[1]

Книга издавалась трижды, в том числе один раз – на средства Великой княгини Елизаветы Федоровны (по благословению ее духовника, старца Зосимовой пустыни, схиигумена Германа), а в третий раз – Киево–Печерской Лаврой.

В защиту почитания Имени Божия выступил схииеромонах Антоний (Булатович), подвизавшийся в Андреевском русском скиту на Афоне. Первоначально по прочтении книги старца Илариона (хотя она ему и понравилась), он тоже подумал, что изложенное в ней учение об Имени Божием, а именно выражение "Имя Божие есть Сам Бог" не является верным. Отец Антоний написал об этом старцу, вознамерившись на следующий день, взяв благословение у настоятеля, отправить это письмо. Вслед за тем он ощутил необыкновенную тяжесть и мрак в душе; не понимая причины этого состояния и не зная, что делать, он взял в руки книгу (уже покойного в то время) отца Иоанна Кронштадского "Мысли христианина", которую в свое время сам отец Иоанн дал ему в качестве духовного руководства. Машинально открыв книгу, он увидел в ней те же самые слова "Имя Божие есть Сам Бог" и другие подобные мысли. Тогда отец Антоний разорвал и сжег свое письмо, после чего ощутил немедленное облегчение и возвращение своего обычного состояния. Однако долгое время он не принимал участия в спорах, пока не познакомился с иноками, уже претерпевшими различные прещения за почитание Имени Божия. Прочитав заметки в "Русском Иноке", он написал несколько статей в защиту почитания Имени Божия по благословению своего настоятеля (который только впоследствии изменил свою позицию, а тогда поддерживал его и даже нашел у св. Иоанна Златоустого подтверждающие слова, а именно, что Имя Господне "само требует к себе веры", ибо творит чудеса).

В 1913 году было издано Послание Российского Синода, осуждающее книгу старца Илариона и статьи отца Антония. Послание было составлено небезызвестным архиепископом Сергием (Страгородским) на основании трех докладов: архиепископа Антония (Храповицкого), архиепископа Никона (Рождественского) и проф. С. В. Троицкого. Оно вызвало большое смущение не только среди иноков, но и среди некоторых образованных людей этого времени, обнаруживших в нем хорошо известные философские положения номинализма и субъективизма, несовместимого с Православной традицией. С точки зрения же собственно церковного учения, Послание воспроизводило ересь Варлаама, утверждая, что не только Имя Божие не есть Бог, но что и энергии или действия Божии не суть Бог, но только Божество, чему якобы и учил Святитель Григорий Палама, защитник Православного учения о Божественных энергиях.

Здесь необходимо напомнить, что христианство есть религия Божественного Откровения, поэтому христианская жизнь невозможна и безсмысленна вне правильного понимания того, что такое Божественное Откровение и каким образом мы можем к нему приобщаться не в мечтах и предположениях, но реально и спасительно. Откровение Божие включает в себя и слова, и другие действия, например, чудеса Божии, а вершиной его является воплощение Самого Сына и Слова Божия.

Имя Божие, как можно увидеть из Писания Ветхого и Нового Завета, есть стержень и центральная часть Божественного Откровения. Божественное же Откровение есть действие Самого Бога, потому что никто из тварей не может знать ничего о Боге, кроме того, что Сам Он открывает о Себе. Существо всесовершенного Бога совершенно непостижимо и непричаствуемо для ограниченных тварей, однако Бог открывается им посредством Своих энергий.

Все Божественные действия (или энергии) суть Сам Бог, а не что–нибудь иное, внешнее или приложенное к Нему. Это не значит, что Бог исчерпывается или ограничивается какой–либо своей энергией, каким–либо своим проявлением, но в силу Своего совершенства и простоты Бог не состоит из чего–то (например, из непостижимой сущности и действий, которыми Он может открываться нам), а невместимо вмещается и, нисколько не ограничиваясь, целиком присутствует в каждой своей энергии. Т. о., не смешивая существо и энергии, мы в то же время не можем и отделить их друг от друга, или лишить их именования Божества или прямо Самого Бога. Именно это учение и защищал Свт. Григорий Палама против еретиков варлаамитов.[2]

Итак, обнаружив, что Послание содержит не только какую–то новую и неизвестную прежде ересь имяборчества, но и уже давно осужденную ересь Варлаама, имяславцы не приняли его и прекратили общение с Синодом, пока вопрос этот не будет решен должным образом.

Следующим шагом была экспедиция архиеп. Никона на Афон, призванная привести к примирению, а на самом деле еще более смутившая тамошних иноков, ибо в своих речах Архиеписком утверждал даже, что и Сын Божий не Бог, так как Он меньше Отца. Попытки поправить такие свои высказывания уже не восстановили доверия, но вызвали еще больший ропот монахов. Увидев во всем этом "бунт", Архиепископ настоял на применении военной силы. Сотни иноков Пантелеимонова монастыря были насильственно выдворены из него с избиением и издевательством, причем были осквернены и многие иконы. Четверо иноков погибло, многие понесли тяжелые увечья. Выдворение иноков Андреевского скита прошло без жертв благодаря тому, что те не оказали совершенно никакого сопротивления. Все вывезенные в Одессу иноки были лишены имущества, несколько помещено в тюрьму, а остальные разосланы по месту прописки, где они не имели никаких средств к существованию, ведь многие из них, особенно престарелые, прожили на Афоне долгие годы. Местные власти замедляли давать им паспорта, духовенство отказывало в причащении.

Государь Николай Александрович первоначально не знал, что произошло, думая, что на Афоне действительно имело место безчинство и бунт среди братии. Когда же он узнал подробности дела и встретился с делегацией имяславцев (причем присутствовавшая Государыня не могла удержаться от слез сострадания), то попытался воздействовать на Синод, чтобы тот, по крайней мере, смягчил свои прещения. К сожалению, Государь не пользовался любовью и расположением синодалов, видевших во всем происки Распутина, и не мог понудить их рассмотреть вероучительный вопрос как должно. Однако была создана комиссия, епископу Модесту были поручены переговоры с имяславцами, и в результате прещения с них были сняты с формулировкой, что "для отделения их нет вероучительных оснований". Это было единственное, что могла сделать комиссия, поскольку она не была уполномочена пересматривать вероучительные постановления Синода. К решению комиссии была сделана приписка, что Синод остается при своем мнении относительно учения об Имени Божием, однако имяславцам копия решения была выдана без этой приписки, почему они и согласились восстановить общение с Синодом. Впрочем, решение комиссии не было широко опубликовано, в результате чего, хотя "главные" имяславцы, в том числе отец Антоний (Булатович) были допущены к служению, многочисленные имяславцы, проживающие в провинции, оставались лишенными причастия и отпевания по своей кончине.

Отец Антоний писал Государю, призывая созвать комиссию из духовных и светских лиц для безпристрастного разбора этого вероучительного спора. Однако это дело оказалось невозможным. В письме отца Антония содержалось и то соображение, что похуление Имени Божия не может остаться безнаказным и непременно приведет ко многим бедствиям для нашей страны и Поместной Церкви.

В 1914 году это предсказание начало сбываться: Россия вступила в Мiровую войну, приведшую впоследствии и к революции. Отец Антоний добровольно и на своем иждивении отправился на фронт полковым священником, где и удостоился наград за проявленную храбрость. После возвратного тифа почти потеряв зрение, а также страдая сильным артритом, он был вынужден выйти в отставку и поселился в Покровском Московском монастыре. Это было уже при Патриархе Тихоне. Здесь он не был допущен к служению, как оказалось, на основании все того же Послания Синода от 1913 года. Единственное объяснение, которое ему удалось получить, состояло в том, что разрешение служить священникам–имяславцам было дано только ради условий военного времени.

Иноки–имяславцы обратились к Всероссийскому Собору. На Соборе было постановлено, что решение вопроса о почитании Имени Божия не находится в компетенции Синода, а только Поместного Собора. Тем самым прежнее решение было признано неокончательным; была составлена комиссия под председательством известного и уважаемого подвижника архиепископа Феофана Полтавского (Быстрова). Однако состоялось только два предварительных заседания комиссии, и никакого решения не последовало.

В результате имяславцам ничего не оставалось, как вновь отложиться от Синода – уже Патриаршего. Отец Антоний поселился в маленькой келье в имении своей матери. Там, уже совершенно слепой, он продолжал печатать на машинке письма и статьи в защиту почитания Имени Божия. В декабре 1919 года он был убит неизвестными лицами.

В 1927 году имяславцы, естественно, не приняли Декларации митрополита Сергия (Страгородского). Отличаясь твердо монархическими взглядами, столь редкими в это время, они с самого начала полагали, что Истинная Церковь не сможет в условиях советской власти существовать легально. Другим отложившимся от Сергия пришлось убедиться в этом с течением времени.

В дальнейшем, в годы гонений в России, не было возможности вновь рассматривать вопрос об имяславии. В результате многие только понаслышке знают о нем, думая, что имяславие – это какая–то ересь, окончательно осужденная Российским Синодом в 1913 году. К сожалению, такое мнение закрепилось и среди некоторых катакомбников в России, тоже не имевших возможности познакомиться с учением имяславия.

 

1. НАЧАЛО ИМЯСЛАВСКИХ СПОРОВ

Спор о возможности почитания Имен Божиих и в том числе Имени «Иисус» наравне с Самим Богом возник, как уже говорилось выше, спустя два года после выхода в свет первого издания записок бывшего насельника Фиваидского скита Пантелеимонова монастыря на Афоне кавказского пустынника схимонаха Илариона. Книга была названа: «На горах Кавказа. Беседа двух старцев пустынников о внутреннем единении с Господом наших сердец, чрез молитву Иисус Христову, или Духовная деятельность современных пустынников»[3] и впервые вышла в свет в 1907 году по благословению оптинского старца преподобного Варсонофия; книга получила одобрение Цензурного комитета и активно рассылалась по монастырям. Второе издание осуществлялось на средства преподобной мученицы великой княгини Елизаветы Феодоровны. Право на последнее, третье, издание было приобретено у автора Киево–Печерской лаврой, и вслед за этим книга была напечатана небывалым для того времени тиражом – 10 тысяч экземпляров.

Схимонах Иларион (в миру И.И. Домрачев) родился около 1845 года в Вятской губернии. После окончания духовной семинарии он работал учителем. Более двадцати лет он провел в русском Свято–Пантелеимоновом монастыре на Афоне. Переселение на Кавказ началось в 1875 году, когда часть афонских иноков основала на Кавказе монастырь «Новый Афон». О. Иларион прибыл на Кавказ в 80-х годах вместе со своим духовным отцом старцем Дисидерием, чьи беседы об умной молитве и послужили основой книги «На горах Кавказа». После смерти старца о. Иларион продолжал путешествовать по Кавказу. Известно, что в течение долгого времени схимонах Иларион жил в Теберде (Домбай) на реке Гуначхир. В 1899 году о. Иларион основал Покровскую женскую общину в местечке Темные Буки на Мархотском хребте Кавказских гор (между Анапой и Новороссийском), в 1904 году преобразованную в монастырь. Официальные власти с подозрением относились к кавказским пустынножителям и не раз прилагали усилия к возвращению схимонаха Илариона в Ново–Афонский монастырь, к которому он был приписан. Но, по словам современника о. Илариона, «желание быть одному и предаваться безмолвному созерцанию брало верх, и старец Иларион, пробыв некоторое время в этом монастыре, опять уходил в горы»[4]. В 1907 году схимонах Иларион даже обращался в Святейший Синод с прошением «о содействии к прекращению предпринятого местными властями выселения из кавказских лесов». Конфликт был вызван тем, что о. Иларион со своими сподвижниками самовольно поселились в лесных казенных дачах «с целью образовать пустынножительную общину с особым аскетическим уставом», но эта идея не встретила понимания епархиальных властей.[5]

«Годы уединения и пустынного молитвенного подвига привели схимонаха Илариона до весьма высокого духовного состояния – молитвенного созерцания. Плодом этого духовного опыта явилась книга "На горах Кавказа"», писал Е. Выходцев.[6] Книга создавалась в условиях, которые совершенно не способствовали литературному творчеству. В письме Л.З. Кунцевичу о. Иларион так описывал свой монашеский быт: «Можно ли представить те неудобства вообще для литературных занятий, кои неизбежно находятся в нашей пустынной жизни? Нет у нас – вообще у всех пустынников – удобного помещения, но какая–нибудь убогая хата, сплетенная из древесных ветвей, обмазанная глиной, с темными окнами, едва дающими возможность заниматься писанием; часто бывает – нет приличных ни стола для писания, ни стула для сидения, ни света для освещения ночью […] приходилось писать в лесе, как–нибудь пристроясь на упавшее от ветра дерево или на пне, или же просто лежа грудью на земли я писал мысли карандашом. Где возьмем в пустыне нужных книг для писания? Их нет всецело. Где советник, могущий разрешить недоумение в часы душевного омрачения? […] Я совершенно одиноким должен обдумывать и решать все недоуменные вопросы».[7] Несмотря на все трудности при написании «На горах Кавказа» книга, как уже говорилось выше, была принята церковной общественностью с огромным интересом. Появление ее на свет многими было расценено как значительный вклад в развитие аскетической литературы и даже, скорее, как точное отражение святоотеческого учения в условиях жизни монашества начала XX века. Князь Е.Н. Трубецкой так отозвался о произведении схимонаха Илариона: «Эта книга прожгла мне душу. Ничего более чистого, прекрасного и святого из человеческих произведений я не читал. Это – человек, который видит Бога».[8]

Тема Иисусовой молитвы красной нитью проходит через все повествование «На горах Кавказа». «Вся забота наша была, – писал автор в предисловии ко второму изданию, – при составлении сей книги […] выразить всю нужду, важность и необходимость упражнения Иисусовою молитвою в деле вечнаго спасения для всякого человека. [...] Делая возможно подробное объяснение Иисусовой молитве, слово нашего писания встретило неизбежную нужду коснуться и значения имени «Иисус» [...], которое, заключая в себе всемогущую силу, сим свидетельствует, что в имени сем [...] пребывает Сам Единородный, воплотившийся нас ради Сын Божий».[9] Говоря о практике Иисусовой молитвы, старец настаивал на том, что «Имя Божие есть Бог», «В имени Божием присутствует Сам Бог – всем Своим существом и (всеми) Своими бесконечными свойствами»,[10] что именно непосредственным присутствием Божества можно объяснить чудодейственную силу имени Иисуса.

Структура книги представляет собой разрозненные записки автора на те или иные темы, связанные с теорией и практикой Иисусовой молитвы. Книга состоит из двух основных частей. Первая часть включает в себя несколько сюжетных пластов: это рассказ старца об о. Дисидерее; учение о. Дисидерия о молитве Иисусовой; собственные мысли автора, отражающие его духовный опыт; цитаты из произведений различных авторов, призванные подкрепить излагаемое учение о молитве; описание природы Кавказских гор как средоточия Божественного промысла, как созданной Богом «пустыни» для взыскающих одиночества и молчания, через которую познается Божественная сила и премудрость. Вторая часть книги является плодом непрестанных размышлений автора над различными эпизодами евангельской истории и содержит авторское изложение Евангелия.

Многие мысли, изложенные в книге, вызывали критику, как со стороны противников, так и со стороны сторонников учения о. Илариона. Так С. Н. Булгаков писал, что в книге «благоуханнейшие страницы религиозной поэзии из жизни отшельников Кавказа» чередуются с «бесхитростными, иногда прямо семинарскими, рассуждениями».[11] А. Ф. Лосев так же замечал, что существенным недостатком книги являются главы, посвященные антропологии: «здесь мистическое (антично–патристическое) учение путается с атеистической психологией новейшего времени и ее терминологией», но в то же время части книги, посвященные умному деланию, являются «чистейшим образцом восточно–святоотеческой мистики, восходящей через паламитов и исихастов, Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника, Дионисия Ареопагита, Григория Нисского, к неоплатонизму и Платону».[12] Архиепископ Антоний (Храповицкий) в книге схимонаха Илариона не нашел ничего, кроме «самообольщенного мечтания», обещающего «приближение Божества помимо церковного благочестия и без напряжения нравственного», а учение Илариона и его сторонников о том, что «Имя Божие есть Сам Бог» архиепископ считает «бредом сумасшедших».[13]

Книга получила живое одобрение и интерес в первую очередь насельников различных пустыней, в особенности же афонских отшельников, интерес которых к произведению о. Илариона был вызван, во–первых, излагавшимся здесь практическим учением старца о молитве Иисусовой, во–вторых, тем, что о. Иларион был выходцем из Свято–Пантелеимонова монастыря и многих монашествующих знал лично; кроме того, живое описание Кавказской пустыни так же не могло не заинтересовать святогорских иноков. В то же время на Афоне образовалась группа монахов, состоящая по большей части из тех, кто до принятия монашества получил богословское или светское образование, не принявшая учение о. Илариона об имени «Иисус».

В связи с тем, что в богословских школах начала прошлого века господствовали пришедшие из западных университетов схоластика, рационализм и психологизм, чуждый какого–либо мистицизма, люди, стоявшие на этих позициях, не могли не увидеть в книге «На горах Кавказа» «очевидную» нелепость рассуждений о. Илариона об имени Божием. В то же время, богословская аргументация имяславцев была далека от совершенства. Многие частные мнения, изложенные в имяславской литературе и зачастую выходящие за рамки общецерковного учения, требовали значительных богословских комментариев, уточнений и корректировок. Именно поэтому конфликт двух богословских позиций и, в конечном счете, двух мировоззрений, выразившийся в имяславских спорах, был во многом предопределен.

По словам иеросхимонаха Антония (Булатовича), «если виною спора в значительной степени было взаимное непонимание спорящихся, то с другой стороны, причиною этого взаимного непонимания было не случайное недоразумение, но некая органическая разница веры тех и других в призывание Имени Господня».[14]

 

2. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПОЛЕМИКИ НА АФОНЕ

В начале развития спора догматическое учение, изложенное в книге «На горах Кавказа» и одобренное афонскими отшельниками, не устроило, прежде всего, образованную («интеллигентную») часть афонских монахов, назвавших его «имябожием», примитивным мудрованием «фиваидских мужичков», выдумавших «свой догмат». Возражения вызвал в первую очередь тезис «Имя Божие есть Бог», воспринятый о. Иларионом из сочинений св. прав. Иоанна Кронштадтского.

«Простецы»–монахи были обвинены в обожествлении букв и звуков имени «Иисус», магизме и пантеизме. Противники имяславцев – получившие от своих оппонентов прозвище «имяборцы» – говорили лишь о субъективном психологическом отождествлении имени и его носителя, не выходящем за пределы человеческого разума. По их мнению, Имя Божие – номинально и присуще только сознанию, оно тварно и не может быть отождествлено с Богом.

Наибольшего накала конфликт между противоположными лагерями достиг на Святой Горе Афон. Главными противниками богословской позиции о. Илариона стали духовник Фиваидского скита иеромонах Алексий (Киреевский), схимонах Хрисанф (Минаев), проживавший в Ильинском скиту и о. Феофан «питомец Казанской духовной академии, бывший инспектор [...] Вологодской семинарии».[15] Первые два монаха происходили из состоятельных семей, о. Алексий в свое время учился в Московском Университете и Духовной Академии, инок Хрисанф, по некоторым слухам, ходившим среди монашествующих, был изгнан из России в связи со своим нигилистическим прошлым. Они и начали разъяснительную работу среди святогорцев, направленную на развенчание авторитета книги «На горах Кавказа».

В 1908 году духовник Свято–Пантелеимонова монастыря о. Агафодор также встал на позиции активного неприятия сочинения о. Илариона.[16] Он направляет игумену Андреевского скита Ватопедского монастыря[17] Иерониму экземпляр книги с просьбой найти человека, способного написать на нее критический отзыв. Выбор пал на иеросхимонаха Антония (Булатовича),[18] выделявшегося среди братии своим дворянским происхождением, прекрасным образованием – он закончил Александровский лицей – и выдающимися заслугами офицера и путешественника. Ознакомившись с книгой «На горах Кавказа», о. Антоний нашел здесь прекрасно изложенное учение об умном делании, но счел соблазнительными утверждения старца о божестве имени «Иисус» и написал старцу Илариону письмо, в котором изложил свое несогласие с выражением «Имя Господа Иисуса Христа – Сам Господь Иисус Христос». «Но когда я написал это письмо, – свидетельствовал впоследствии о. Антоний, – то на меня навалилась какая–то бесконечная пустота, хладность и темнота овладели сердцем. Чувствовалось оставление благодатью Божией; молитва сделалась бездейственной, богослужение не доставляло утешения». Проведя несколько дней в таком безблагодатном состоянии, о. Антоний случайно наткнулся на подаренную ему когда–то о. Иоанном Кронштадтским, по благословению которого он отправился на Св. Гору, брошюру «Мысли христианина». Открыв ее наугад, о. Антоний прочел: «Великие Имена: Пресвятая Троица или Отец, Сын и Святой Дух, Отец, Слово и Святой Дух, призванные с живою сердечною верою и благоговением или воображенные в душе, суть Сам Бог и низводят в душу нашу Самого Бога в Трех Лицах».[19] После этого о. Антоний с облегчением уничтожил свое письмо и вернув игумену книгу, сказал, что «книга весьма духовна и написана в духе святых отцов».[20] На этом на ближайшие три года роль о. Антония в имяславских спорах была исчерпана. Для себя он сделал необходимые выводы и в 1909 – 1910 годах жил в Андреевском скиту, занимаясь умным деланием, созданием книг «Памятка Подвижнику», «Летопись Андреевского скита», работая над переводом «Посмертных вещаний преподобного Нила Мироточивого», издание которого произошло в 1912 году. С марта 1911 по январь 1912 года о. Антоний вместе с монахом Иеронимом находился в Абиссинии (Эфиопии). Целью поездки были неосуществленные планы открытия русской православной духовной миссии и подворья Афонского Свято–Андреевского скита со школой на острове оз. Хорошал; визит к умиравшему негусу Менелику II,[21] с которым о. Антония связывали давняя дружба, взаимные восхищение и симпатии; а также свидание с приемным сыном о. Антония эфиопским мальчиком Васькой, вернувшимся на родину по совету св. Иоанна Кронштадтского в 1908 году.[22]

Рецензия на книгу «На горах Кавказа» все–таки появилась и была написана иноком Хрисанфом (Минаевым) в 1909 году. Хрисанф отрицал главный тезис имяславцев «Имя Божие есть Бог» и обвинял монахов в «обожении имени» и «воплощении имени в самую Сущность Божества», в пантеизме, в поклонении имени «Иисус», а не Самому Господу Иисусу Христу, по его утверждению Имя «Иисус» – меньшее из Имен Божиих, которое носили многие люди как до, так и после земной жизни Христа Спасителя. Сами имена Божии он называл «номинальными», «посредствующими ума и сердца», человеческими изобретениями. Данная рецензия, распространенная в рукописном виде по Св. Горе, вызвала бурю возмущения со стороны монахов – защитников Божественного достоинства имени Господа Иисуса. И в 1910 году во втором издании книги отца Илариона были помещены возражения схимонаха на рецензию инока Хрисанфа.

Догматические споры на Св. Горе вылились в постоянные столкновения и конфликты между противоборствующими партиями. Противники имяславия обвиняли «фивадских мужичков» в обоготворении звуков Имени Божия, введении в Троицу четвертой Ипостаси – имени Иисус. Были предприняты и административные меры – старец и строитель скита Фиваида о. Авраамий через благочинного приказал духовникам не принимать на исповедь активных имяславцев.[23] В качестве демонстрации бессилия имен Божиих некоторые из них позволяли себе заведомо кощунственные поступки – «попрание ногами записочки со Святейшим Именем Господа Иисуса Христа»;[24] другие писали на бумажке Имя «Иисус», клали в карман и говорили: «вот я твоего Бога в карман положил» или брали бумажку и бросали под ноги и говорили: «где же Бог твой?»; третьи посылали на поклонение к монаху по имени Иисус или говорили «Я с вашим Иисусом был в кабаке», имея в виду этого монаха.[25]

Имяславцы так же были далеки от пассивного несогласия с позицией их противников. Во–первых, они начали активно собирать высказывания Св. Отцов, богослужебные тексты, цитаты современных авторов в защиту «достопоклоняемости» имени Иисус. Часто в стенах Пантелеимонова монастыря и различных скитов возникали стихийные диспуты об имени Божием. Некоторые иеромонахи отказывались от совместного служения с «имяборцами», многие избегали их благословения или принятия из их рук антидора.[26] В декабре 1910 года монахи скита Новая Фиваида направили игумену Свято–Пантелеимонова монастыря Мисаилу письмо (10 подписей) с указанием на заблуждения оо. Хрисанфа и Алексия и с приложением выписок из духовной литературы в качестве доказательств божественности Божиих имен. В этом же году имяславцы Андреевского скита направили жалобу на действия своих противников (в частности, духовника Пантелеимонова монастыря о. Агафодора) сенатору П. Б. Мансурову, известному дипломату и церковному деятелю, члену «Кружка ищущих духовного просвещения».

Фиваидские иноки в оправдание истинности своей веры подготовили свод святоотеческих текстов и представили краткое «исповедание», в котором, в частности, говорилось: «Божественнейшее и святейшее Имя Иисус называю Богом по своей сердечной вере, что оно неотделимо и не может быть отъято от Него, господа и Бога Спасителя нашего Иисуса Христа, но едино с Ним». Игумен Пантелеимонова монастыря о. Мисаил, ознакомившись с представленными текстами, сказал: «чтож и я так верую», но подписать «исповедание» отказался, требуя в первую очередь примириться с о. Алексием (Киреевским).[27]

В обоснование «боголепного почитания Имени Божия» иноки–исповедники имени Господня, или как они себя называли «имяславцы», приводили обширный свод из ссылок на Священное Писание,[28] богослужебные тексты[29] и писания Святых Отцов.[30] Приведем основные вероисповедные тезисы имяславцев, сформулированные в ходе спора:[31]

1) Исповедую, что Бог неотъемлемо присутствует в Своем имени Иисус.

2) Исповедую, что Имя Иисус есть Сам Бог, то есть Имя от Бога не отделяя и считая, что то и другое нераздельно.

3)Исповедую, что Имя Иисус есть Богоипостасное и относится равно и к человечеству и к Божеству Его.

4) Исповедую, что Имя Иисус вследствие присутствия в Нем Божества, всесильно творить чудеса и знамения и спасает призывающих и надеящихся на Него; и что чудо исцеления хромого Ап. Петром [...] соделалось божественною силою имени Господня, как он и сам (апостол Петр) исповедал сие (Деян. 3: 16).

5) Исповедую, что Имя Иисус нисколько не меньше и не больше других имен Божиих, как то: Господь, Саваоф, и других имен, коими Бог именовался во вся веки от начала бытия мира.

6) Отрицаюсь тех, кто Имя «Иисус» считают меньшим прочих имен Божиих, и что Оно аки бы не предвечно, но лишь не столь давно наречено Ангелом.

Было предложено несколько кратких имяславских исповеданий: «Имя Божие – есть Бог, но Бог не есть Имя Его»[32] или «Имя Божие есть словесное действие Самого Бога и Сам Бог».[33]

Одну из первенствующих ролей в обосновании имяславских идей играли сочинения праведного Иоанна Кронштадтского, авторитет и святость которого уже в то время для многих были бесспорны. Отец Иоанн не раз говорил о своем опыте, свидетельствовавшем о живом присутствии Бога в Его имени. Можно привести лишь некоторые цитаты: «Имя Божие есть Сам Бог»;[34] «Имя Господа есть Сам Господь»;[35] «Слово Бога – все равно, что Сам Бог. Потому несомненно веруй всякому слову Господа; слово Бога – дело [...] Потому и на молитве слова наши должны быть делом и истиною»;[36] «Господь, при бесконечности Своей, есть такое простое Существо, что Он весь бывает в одном имени Троица, или в имени Господь, в имени Иисус Христос»[37] и др. Слова святого Иоанна Кронштадтского приводились имяславцами в апологетических сочинениях наряду со словами Святых Отцов. К тому времени дневник отца Иоанна «Моя жизнь во Христе», опубликованный на многих языках, был широко известен благочестивому читателю. До начала имяславских споров утверждения отца Иоанна у подавляющего большинства иерархов Российской Церкви не вызывали возражений, более того, сами оппоненты имяславцев допускали в своих сочинениях подобные выражения.[38]

О. Антоний (Булатович) указывал и на духовную связь защитников имени Божия с кронштадтским пастырем. «Отпуская меня на Святую Гору, он мне сказал несколько прозорливых предсказаний, относившихся и до сей имяборческой ереси, которые и сбылись», – писал о. Антоний.[39] Книга о. Иоанна «Мысли христианина», собственноручно подаренная им Булатовичу со словами «Вот тебе в руководство», вразумила о. Антония в тот момент, когда он намеревался отправить критическое письмо схимонаху Илариону.[40] Фотография о. Иоанна, также подаренная им Булатовичу, была надписана следующим образом: «Афонским инокам – венцы мученические». В этом о. Антоний усмотрел пророчество о будущей судьбе имяславцев скончавшегося в начале 1909 года о. Иоанна Кронштадтского.

 

3. НАЧАЛО ПЕЧАТНОЙ ПОЛЕМИКИ

Смута, связанная с книгой о. Илариона и рецензией инока Хрисанфа, постепенно охватывала все большие круги русского афонского монашества, со временем спор выходит за афонские стены. О. Алексий (Киреевский) имел давнее знакомство с архиепископом Волынским Антонием (Храповицким), которым он не преминул воспользоваться для защиты своих позиций. Архиепископу Антонию была направлена для ознакомления рецензия Хрисанфа. С 1912 года на страницах журнала «Русский Инок», издававшегося в Почаевской Лавре и подконтрольного архиепископу Антонию, одна за другой появляются критические статьи, посвященные разбору «имябожнических» высказываний в книге «На горах Кавказа». Первой из них была рецензия о. Хрисанфа, печатавшаяся в журнале с февраля по апрель 1912 года.[41]

В мае архиепископ Антоний в статье «Еще о книге схимонаха Илариона "На горах Кавказа"» ставит Имя Иисуса в один ряд с именами других Иисусов. «Самое Имя Иисус не есть Бог, ибо Иисусом именовались и Иисус Навин, и Иисус Сын Сирахов, и Первосвященник Иисус Сын Иоседеков. Неужели они тоже боги? Сообщение автора о том, что многие, прочитав критику на его книгу, перестали творить Иисусову молитву, либо вымысел, потому что сею молитвою занимались люди и не разделявшие суеверий автора, либо весьма отрадное, – если сию молитву перестали творить те, кто соединял с ней нелепое суеверие и, следовательно, творил молитву, будучи в прелести» – пишет архиепископ, приравнивая Богооткровенную истину к нравственно–психологическому явлению.[42]

В августе 1912 года владыка Антоний называет схимонаха Илариона «впадшим в прелесть», а кавказских и афонских подвижников – «шайкой сумасшедших, предводимых честолюбивым, карьерствующим гусаром», сравнивает веру в Божественное достоинство Божиих имен с хлыстовщиной: «сущность этой хлыстовской прелести заключается в том, что какого–нибудь мужика, хитрого и чувственного, назовут воплотившимся Христом и какую–нибудь скверную бабу Богородицей, и им поклоняются, вместо Бога, а затем предаются свальному греху. Вот к такому–то заблуждению и направляет своих неразумных последователей о. Иларион, сам того, как мы надеемся, не сознавая».[43]

Несколько лет спустя великая княгиня Елизавета Федоровна, будучи за обедом с владыкой Антонием, тогда уже митрополитом Киевским, поинтересовалась, в чем причина такого активного неприятия книги «На горах Кавказа». Владыка ответил, что сам он книги не читал, но ему докладывал миссионер (иеромонах Алексей (Киреевский)) о ложных идеях схимонаха Илариона.[44] Известно, что при жизни праведного Иоанна Кронштадтского архиепископ Антоний выступал за запрещение публикаций некоторых его «неправославных» сочинений, а позднее заявлял, что не допустил бы никакого участия о. Иоанна, назначенного в 1907 году на должность постоянного члена Святейшего Синода, в делах Синода за его «сомнительное учение».

В августовском выпуске журнала «Русский инок» архиепископ Антоний также публикует текст письма, якобы написанного схимонахом Иларионом одному из афонских духовников.[45] В письме содержится просьба дать оценку догмату «важному, необычному, чрезвычайному и в таком виде [...] не встречающемуся нигде, кроме как только у о. Иоанна Кронштадтского». В напечатанном здесь же ответе содержится предостережение о. Илариона в дальнейшем развитии «нового, придуманного им догмата». Инок Денасий (Десятковский), составитель этой публикации, резюмируя приведенные тексты, говорит: «Отец Иларион не принял советов с Афона, издал книгу и смутил множество монахов на Афоне и в России и даже благочестивых мирян». Значение этой статьи – в том, что здесь впервые говорится о сознательном введении имяславцами нового догмата,[46] хотя в имяславской литературе подобные утверждения не встречаются. В авторитетных имяславских произведениях говорится лишь о том, что истина о Божестве имени Божия всегда хранилась в церковном сознании простой верой и преданием и лишь поднятый «имяборцами» вопрос заставил «обнаружить перед всем светом не замеченную доселе богословами догматическую истину о том, что Имя Божие есть Бог» «и Свв. Отцы, и современные великие сосуды благодати Божией единогласно свидетельствуют ту истину об Имени Божием, которую в наши дни повторил вслед за ними о. Иларион»,[47] об откровении новых догматов, о догматическом развитии здесь речи не идет. Тем не менее, этот аргумент в дальнейшем активно использовался в анти–имяславской полемике и в конце концов был включен в Послание Святейшего Синода от 18 мая 1913 года, признавшего имяславие ересью.[48]

Вступление в спор о. Антония (Булатовича) произошло в 1912 году. От одного из фиваидских иеродиаконов, поселившегося в Андреевском скиту, он узнал о «гонениях, которым подверглись некоторые фиваидцы со стороны их начальства за исповедание Имени Господня и которые вынудили покинуть скит многих фиваидцев и выехать на Кавказ», о «глумлении и возмутительных выходках» иноков–интеллигентов, «которая так возмутила простецов–скитян» и об опубликованных в России многочисленных нападках на книгу «На горах Кавказа».[49] Проникнувшись сочувствием к инокам–имяславцам и полностью разделяя их понимание имени Божия, о. Антоний решил «предпринять словесную защиту Имени Господня»,[50] на что, соблюдая обет послушания, он испросил благословение игумена о. Иеронима. Первым апологетическим произведением о. Антония стала статья «О почитании Имени Божия», в которой отсутствуют указания на имяславские споры, но содержится подборка цитат из Священного Писания, богослужебных текстов и произведений о. Иоанна Кронштадтского с целью обоснования имяславского учения о том, что имена Божии – суть Сам Бог, и имени Божиему присуща реальная объективная сила. Статья была опубликована с разрешения Духовно–цензурного комитета в журнале Андреевского скита «Наставления и утешения святой веры христианской» в апреле 1912 года. В то же время о. Антоний заканчивает написание статьи «О молитве Иисусовой», в которой так же на основании Св. Писания и Св. Предания проводится мысль о спасительности исповедания божественности Божиих имен: «почему так важно человеку знать Имя Божие? [...] Потому, что Имя Божие не есть одно простое наименование, но в молитвенном призывании Имени Божия скрыта божественная благодатная сила», – пишет иеросхимонах Антоний.[51] Статья была опубликована отдельной брошюрой с разрешения Петербургского Духовно–цензурного комитета. В опровержение фактов, изложенных в письме инока Денасия (Десятковского),[52] опубликованного в официальной церковно–политической ежедневной газете «Колокол» 10 февраля 1912 года, о. Антоний отправляет в редакцию газеты статью, в которой излагает «истинный образ нашего понимания Имени Господня, как не отделимого от Бога, и понимание нами "Имя Божие Сам Бог" [...] в смысле присутствия Бога в Имени Своем».[53] Статью редакция газеты к печати не приняла.

Пропасть между дискутирующими сторонами все более расширялась. По свидетельству монаха Климента, «имебожники повели против противников своих агитацию: злословили их всюду и от всех требовали бегать от них, как от заразы, и тем подрывали авторитет тех лиц, перед коими доселе братия благоговела, а тех, кто не слушался имебожников, последние называли еретиками. Таким образом получилось начало насилия, вследствие которого пропаганда имебожников со временем получила успех».[54]

На Пасху 1912 года в связи с ожесточением споров, игумен Пантелеимонова монастыря отец Мисаил направляет фиваидским инокам послание, в котором под страхом отлучения от причастия и священнослужения запрещает обвинять кого бы то ни было в ереси, «возбуждать [...] спор и пререкание, делать сходки и собирать подписи», разговаривать в скиту, даже на духу с духовниками, об имени Иисусовом.[55] Но стремление замолчать назревшую проблему не могло привести к миру.

Видя, что редакция журнала «Русский инок» прочно встала на путь активной анти–имяславской пропаганды, о. Антоний (Булатович) с согласия фиваидцев отправляет архиепископу Антонию Волынскому открытое письмо, в котором еще раз аргументировано поясняет имяславскую богословскую позицию и разбирает основные критические выпады в адрес этого учения.

7 мая иеросхимонах Антоний (Булатович) обращается к архиепископу Антонию с письмом за подписью "иноки афонские", содержащим ответ на рецензию инока Хрисанфа. Данное письмо предназначалось для публикации в "Русском иноке", однако архиепископ Антоний отказался публиковать его; оно появилось лишь год спустя в газете "Новое время". В своем письме о. Антоний опровергал обвинения инока Хрисанфа в адрес схимонаха Илариона, ссылаясь на писания о. Иоанна Кронштадтского:

«"Имя Божие есть Сам Бог", – говорим мы и о. Иларион. "Имя Иисус – Сам Господь Бог Иисус Христос". Противники же наши, услыхав эти слова, соблазнились ими и, не поняв или не пожелав понять, в каком смысле это говорим мы, укорили нас в нарушении второй заповеди о несотворении себе кумира, поняв эти слова как "обожение Имени" и "воплощение Имени в самую Сущность Божества". Считаем долгом, во–первых, сказать, что это выражение принадлежит не нам и не о. Илариону, но принадлежит облагодатствованнейшему приснопамятному российскому пастырю о. Иоанну Кронштадскому: "Когда ты про себя в сердце говоришь, или произносишь Имя Божие, Господа или Пресвятой Троицы, или Господа Саваофа, или Господа Иисуса Христа, то в этом Имени ты имеешь все существо Господа [...] Имя его есть Он Сам [...]" Это суть слова благодатного и опытного молитвенника, ощутительно познавшего, сколь действенно и величественно и сладостно призывание Имени Божия и Имени Иисусова [...] ибо тогда Сам Иисус Христос ощущается и созерцается умносердечным оком во Имени Своем. В этом смысле и говорит о. Иоанн Кронштадтский, и о. Иларион, и мы все, что Имя Божие есть "Сам Бог". Но ни о. Иоанн Кронштадтский, ни кто–либо из нас [...] не возводим Имени Божия (т. е. букв и звуков) по существу на степень Божества отдельно от Бога и не поклоняемся Имени Иисус отдельно от Бога».[56]

Письмо не было допущено к печати, а в ответ иноки получили «ласковое» письмо архиепископа и ужесточение позиции «Русского инока». Текст письма Булатовича архиепископ направил о. Алексию Киреевскому с просьбой передать его игумену Андреевского скита Иерониму «с выражением его крайнего неудовольствия по поводу упомянутого вмешательства иеросхимонаха Антония: и темой его дерзости и с советом воздействовать соответствующим образом на о. Антония».[57]

Почаевский журнал "Русский инок" становится главным рупором противников имяславия. Он публикует еще одну статью инока Хрисанфа, содержащую ответ на тезисы о. Антония (Булатовича), выдвинутые им в статье "О почитании Имени Божия". В новой статье инока Хрисанфа говорится о недопустимости смешения между "существом" (сущностью) и "деятельностью" (энергией) Божества (это различие восходит к учению святителя Григория Паламы, сформулированному в ходе исихастских споров XIV века):

«[...] Во всем сущем Господь пребывает не по существу Своему, ибо существо Божие необъятно и несообщимо; сообщима же только благодать Божия и деятельность, как учит о сем Святая Церковь. А те, которые признают существо и благодатное действие Божие за одно и то же и не допускают между ними никакого различия, что будто они составляют одно и то же существо Божие, таковых Святая Церковь предает анафеме».[58]

Ответом на статью инока Хрисанфа послужила статья о. Антония (Булатовича) "Новое бесословие имяборцев", в которой именно учение противников имяславия толкуется как подпадающее под анафемы Константинопольских соборов середины XIV века против Варлаама Калабрийского. В частности, в 3–й анафеме против Варлаама говорится: "Анафема тем, кто принимает, что всякая физическая возможность и энергия Божества есть создание". Из этого, по мнению Булатовича, следует, что Имя Божие как энергия Божества является несозданным, нетварным: Имя Господь–Иегова–Сый "не человек сам от себя нарек, но Бог открыл Моисею". 5–я анафема против Варлаама гласит: "Анафема тем, кто думает, что только одному Существу Божию свойственно Имя Бога, а не энергии". Под энергией в данном случае понимается Фаворский свет: Варлаам считал, что называть его "Богом" есть хула, так как он имеет тварную природу. Однако отвержение Божества имени Божия тоже подпадает под эту анафему, поскольку оно, как и Фаворский свет, является нетварной энергией Божией, в которой присутствует Сам Бог.[59]

В цитированной статье иеросхимонах Антоний опровергает также мнение о том, что он и схимонах Иларион отождествляют Имя Божие с существом Божиим:

«Существо Божие никто не определяет, ибо оно непостижимо, но как мы знаем, что во Святых Тайнах мы имеем все Существо Божие, хотя, какое это Существо, мы не в силах постичь, так и во Имени мы исповедуем Самого Бога, но что такое есть Существо Его, мы не определяем. Так же и о. Иларион не думает говорить, что Существо Божие есть имя, но только что Бог присутствует во Имени Своем».[60]

Опровергается в статье иеросхимонаха Антония (Булатовича) и другое ошибочное толкование имяславского учения – мнение о том, что имяславцы видят в имени Божием какую–то самобытную силу, которая отличается от силы Божией:

«Это клевета и ложь: мы не в особого Бога во Имени Божием веруем, но Того же Самого единого Бога, нераздельного от свойств и действий и Имен Своих. Поэтому не допускаем именовать Имя Божие ни силой самобытной, ни силой посредствующей. Веруем же, что Таинства силою Имени Божия совершаются, т. е. Самим Богом, присущим Имени Своему» (Там же С. 123).

Летом 1912 года к архиепископу Антонию (Храповицкому) и иноку Хрисанфу присоединяется еще один автор, публикующийся в "Русском иноке" под псевдонимом "Афонец". Он не ограничивается критикой имяславия как богословской позиции, но нападает на основных его адептов, в том числе схимонаха Илариона, которого называет "выскочкой" и обвиняет в пьянстве и женолюбии: о последнем якобы свидетельствует тот факт, что о. Иларион создал на Кавказе обитель "черничек" (т. е. женский монастырь). В ответ на эти нападки о. Антоний (Булатович), разгадавший в "Афонце" насельника Свято–Андреевского скита монаха Климента, пишет:

«[...] Выбрав самую скрытную маску, автор пытается очернить великого подвижника наших дней, клевеща на него, как на пьяницу и женолюбца [...] Монах Климент называет о. Илариона "выскочкой". Желал бы я каждому быть таким выскочкой: около полувека сей выскочка монашествовал, всеми силами взыскивая соединиться и обрести в себе Христа, нес много лет послушание покорно и безропотно в монастыре, наконец, двадцать лет скрывался и подвизался бедствуя в пустыне и воистину обрел Христа, и ныне на конце дней решился сообщить благодатные плоды своего молитвенного подвига собратьям и сподвижникам во Христе! Тебе ли, жалкий, сытый новопостриженный монах, не изведавший даже следа подвига, не познавший даже тени умной молитвы, тебе ли, жалкий о. Климент, называть сего старца, который тебе в деды годится, а архиепископу Антонию наверное во отцы, – "выскочкой"! Подумай, не падает ли сей камень тебе же на голову!»[61]

Таким образом, уже на первых этапах развития споров противники разделились на два лагеря, позиции которых со временем все более и более расходились.

 

4. СОСТАВЛЕНИЕ О. АНТОНИЕМ (БУЛАТОВИЧЕМ) «АПОЛОГИИ ВЕРЫ»

После отказа владыки Антония опубликовать письмо отца Антония в «Русском иноке» за подписью «Иноки Афонские», последний пишет один из главных своих апологетических трудов «Апология веры в Божественность имен Божиих и имени "Иисус" (Против имеборствующих)». До начала работы над «Апологией» отец Антоний не мог вполне четко сформулировать те догматические предпосылки, на которых могла бы строиться защита божественного достоинства имени «Иисус». Инок Пахомий так описывал историю создания «Апологии»: «отец Антоний усердно молился Богу, дабы Господь отверз ему ум к разумению сущности оспариваемого предмета. На Пасхе, ежедневно прикладываясь к раскрытым по случаю праздника мощам великих святителей и учителей Церкви, [...] он мысленно все время просил угодников Божиих о том же. И вот неожиданно постигла его тяжелая болезнь глаз[62] и заключила его в темную келию и в глубокое безмолвие и уединение. [...] Путем осторожного и строгого анализа своих размышлений, отец Антоний Булатович пришел к тому заключению, что Имя Божие по внутренней стороне своей есть мысль о Боге, по внешней же стороне эта мысль символически изображается звуками и буквами. [...] Если мысль о Боге есть тварь [...], то недопустимо объективно называть Имя Божие Богом; если не тварь – то недопустимо Имя Божие иначе именовать, как Богом. Но идея о Боге есть истина Богооткровенная, открытая Самим Богом, следовательно, она не тварь, но некая предвечная истина. [...] Находясь всецело в области таких размышлений, иеросхимонах Антоний однажды сподобился следующего откровения: пребывая [...] в тонкой дремоте, или полусне, он восприял мысленно следующие ясные и определенные слова: "Аз есмь Истина, и Истина есмь Аз. Отец есть Отец Истинный, и Дух Святой есть Дух Истины. Бог есть Триипостасная Истина, и Имя Божие есть Истина о Триипостасной Истине, и следовательно, Имя Божие есть Сам Бог". Мгновенно встав с постели, иеросхимонах на ощупь взял лист бумаги, карандаш и записал эти откровенные ему слова, которые были ключом для решения сего спора».[63] В одном из писем отцу Павлу (Флоренскому) отец Антоний писал: «новая Апология построена на том камне, что Имя Божие есть Богооткровенная Истина, а если так, то сия Истина есть действие словесное Божества, и, следовательно, по всей необходимости имеет Имя Бог».[64]

Мысль о том, чтобы собрать воедино все доступные ему свидетельства из Священного Писания, творений Отцов Церкви и богослужебных текстов, посвященные имени Божию, созревала в нем в течение всей весны 1912 года, однако тяжелое воспаление обоих глаз (болезнь, которая преследовала его со времен путешествий по Абиссинии) препятствовала ему взяться за работу. В мае о. Антоний отправился к мощам святого Нила Мироточивого с надеждой получить исцеление. По возвращении воспаление проходит, и он садится за пишущую машинку. К работе над "Апологией" Булатович привлекает и других иноков, которые присылают ему выписки из Отцов, посвященные имени Божию. Закончив книгу, о. Антоний переписывает ее на восковых листах и размножает на гектографе в количестве 75 экземпляров. В этом ему помогает Павел Григорович, бывший штаб–ротмистр Переяславского драгунского полка, приехавший на Афон и сделавшийся для о. Антония "драгоценнейшим сотрудником".[65] Пока о. Антоний был болен, его постоянно навещал игумен Андреевского скита Иероним, который тогда полностью разделял его взгляды:

«В то время и игумен Иероним, которого я почитал и любил и пользовался тогда его взаимным почтением и любовью, что он выражал особыми знаками его ко мне внимания, неоднократно посещая меня во время моей болезни, тоже разделял мое понимание Имени Господня, – пишет о. Антоний. – Он тогда говорил: "Если отец Иоанн сказал, что Имя Божие – Сам Бог, то так и следует верить, ибо отец Иоанн был муж особо благодатный". Высказывался он также о том, что никогда не согласится с мнениями имяборцев, что Имя "Иисус" есть простое имя человеческое и только недавно существующее [...] Однажды о. Иероним принес мне даже им самим найденное свидетельство у св. Иоанна Златоуста, в котором св. Иоанн [...] говорит, что Имя Господне "само требует к себе веры", ибо творит чудеса».[66]

Однако взаимоотношения между игуменом Иеронимом и иеросхимонахом Антонием резко ухудшаются после того, как 19 июля игумена посетил иеромонах Алексий (Киреевский) и вручил ему письмо от духовника Пантелеимонова монастыря о. Агафодора: речь в письме шла о том, что архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) весьма разгневан как на о. Антония (Булатовича) за его открытое письмо, так и на самого о. Иеронима за то, что тот позволяет в своем скиту такую деятельность. О. Алексий потребовал от игумена Иеронима, чтобы тот запретил Булатовичу что–либо писать об имени Божием и принимать пустынников Фиваидского скита. Игумен, испугавшись угроз, пообещал все требования в точности исполнить.[67]

23 июля 1912 года игумен Иероним посылает за о. Антонием; тот приходит 24 июля. Игумен принимает о. Антония "необыкновенно сурово" и укоряет за "дерзость возражать архиепископу Антонию, доктору богословия и первостепенному российскому иерарху". Игумен требует от о. Антония прекратить литературную деятельность и разорвать отношения с имяславцами Фиваидского скита. В ответ на эти требования о. Антоний вручает игумену свою только что законченную "Апологию" (на составление которой у него, следовательно, ушло около двух месяцев). Игумен обещает прочитать "Апологию", однако вместо того, чтобы читать самому, отдает ее на отзыв о. Клименту. Далее события развиваются быстро:

«[...] На следующий день он меня снова призвал, – пишет о. Антоний, – и, грубо указывая на апологию, сказал: "Тут у тебя целый салат написан". Салатом он, очевидно, назвал апологию по обилию в ней разнообразных свидетельств Священного Писания и святых Отец. Странно было слышать из уст монаха такое неблагоговейное название святоотеческих и евангельских текстов. Но я спросил игумена, что же он нашел в этом "салате" несогласного с учением Святой Церкви? Игумен не сумел мне на это ответить и послал за о. Климентом, чтобы тот указал мне места в моей апологии, которые несогласны с учением Церкви. Очевидно, игумен не прочел апологии, как то обещал сделать, но поручил прочитать ее и высказать суждение о ней о. Клименту. Климент открыл апологию и показал мне текст: "Глаголы яже Аз глаголах вам Дух и Живот суть", и спросил, по какому праву написал я эти слова с большой буквы, когда в Евангелии они стоят с маленькой, и по какому праву я обожествляю слова Господни. На это я ответил, что в Евангелии вообще по–гречески и славянски все написано с маленьких букв, кроме заглавных слов и после точки, но что по смыслу, раз глаголы Божий суть дух и жизнь, то из этого следует само собою, что они не могут быть тварью, и что Сам Господь свидетельствует этим, что они суть Его Божественная деятельность. Но игумен прервал наш богословский спор и грубо сказал: "Ну, одним словом, я тебе приказываю немедленно сжечь эту книгу и не сметь более принимать пустынников фиваидских". Тогда я сказал, что не могу этого требования выполнить. В ответ на что игумен объявил мне, что запрещает мне священно–служение. Но тогда я сказал: "Ваше Высокопреподобие, я отселе больше не ваш послушник, а вы не мой игумен, и прошу вас отпустить меня на все четыре стороны". Это заявление вывело игумена окончательно из себя и он разразился бранными словами: "свинья" и т. п. Но я ни слова не ответил больше, сделал земной поклон перед святыми иконами, приложился к ним, сделал земной поклон игумену, как то полагалось обычно, но не взял благословения и, сказав: "простите", ушел [...]».[68]

В тот же день о. Антоний оставил Андреевский скит и переселился в Благовещенскую келлию известного подвижника старца Парфения, который охотно принял его.

«Апология» довольно быстро распространилась по Св. Горе. 13 августа 1912 года о. Антоний обращается с просьбой к М. А. Новоселову,[69] издателю и редактору серии «Религиозно–философская библиотека», принять участие в издании «Апологии». Редактированием рукописи и составлением предисловия к «Апологии» занимался о. Павел Флоренский, в предисловие был включен анонимный отзыв М.Д. Муретова, профессора Московской духовной академии по кафедре Священного Писания Нового Завета, написанный в ответ на полуофициальный запрос ректора МДА епископа Феодора (Поздеевского) об афонских спорах и книгах схимонаха Илариона и иеросхимонаха Антония. И предисловие, и отзыв полностью солидаризируются с «учением имяпоклонников о Божественности Имен Божиих». М.Д. Муретов отмечал, что изложенное в «апологии» учение лежит «в основе учения о единосущии и троеличности Божества, о богочеловечестве Спасителя, о Церкви, таинствах, особенно Евхаристии, икнопочитании и т.д.». В одном из частных писем князь Е.Н. Трубецкой так отзывался об «Апологии»: «Читаю книгу Булатовича и все более чувствую, до какой степени там суть не в богословии, которое у них слабое и неумелое, а в жизни, которая глубока, возвышенна и совершенно не умещается в этом богословии. Подойдите поближе к этой жизни, – вот где тепло и радостно».[70] «Апология» увидела свет во время Великого поста 1913 года.

 

5. ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ НА АФОНЕ

В середине августа 1912 года на Афон прибывает епископ Димитровский Трифон, викарный епископ Московской епархии. По утверждению Булатовича, «он принадлежал к почитателям книги о. Илариона и с мнением о ней архиепископа Антония отнюдь не соглашался».[71] После ознакомления со сложившейся обстановкой еп. Трифон советует о. Алексию (Киреевскому) «ради успокоения братии» на некоторое время удалиться со Св. Горы. Так же неодобрительно он отнесся к поступку игумена Иеронима. В результате о. Иероним 13 августа пришел в Благовещенский скит и в присутствии о. Парфения и братии примирился с о. Антонием и просил его вернуться обратно в скит. От этого предложения Булатович осмотрительно отказался.[72]

В этот же день, отцом Антонием было направлено обращение к Константинопольскому Патриарху Иоакиму III с просьбой о защите имяславцев. Понимая, что поддержка греческой патриархии чрезвычайно важна для благоприятного исхода спора, о. Алексий (Киреевский) и «выдающийся монастырский дипломат» о. Кирик в конце августа отправляются в Константинополь. Здесь о. Алексию удалось встретиться с русским послом в Константинополе Михаилом Николаевичем Гирсом и посвятить его в ход афонских споров. Естественно, что Гирс услышал позицию одной стороны, заведомо предвзятую и тенденциозную. Результатом стало то, что в дальнейшем русский посол оказывал максимальную поддержку противникам имяславцев: именно он взял на себя инициативу полицейской расправы над монахами–имяславцами, им были посланы на Афон пароходы с войсками для депортации «бунтовщиков», в дальнейшем он курировал ход следствия по этому делу и был инициатором передачи афонских монахов гражданским судебным органам.[73]

На прием к Патриарху удалось попасть только о. Кирику, т.к., узнав о намерении о. Алексия, имяславцы послали второе письмо Патриарху, в котором предупреждали Иоакима III о готовящемся визите «великого возмутителя Горы Афонской и хулителя Имени Иисуса и великого клеветника на православных».[74]

О. Алексий за время пребывания в Константинополе сумел познакомиться с начальником патриаршей канцелярии, единственным русским переводчиком, выпускником Казанской Духовной Академии Христом Панаианни, которого постарался соответствующим образом настроить.

Ответ на жалобу Булатовича пришел 12 сентября – Патриарх, основываясь на заключении Халкинской богословской школы от 27 августа о еретичности учения имяславцев, запретил чтение книги отца Илариона «На горах Кавказа», но от изгнания о. Антония (Булатовича) со Св. Горы, на котором настаивал о. Кирик, воздержался. Однако осуждение книги вылилось не в форму официального акта на имя Протата Святой Горы,[75] а в форму циркуляра, подписанного: «Константинопольский во Христе молитвенник», – и заверенного уже упоминавшимся Директором I патриаршей канцелярии Хр. Панаианни и адресованного настоятелю Пантелеимоновского монастыря игумену Мисаилу с братиею, что было совершенно необычным случаем на Афоне.[76]

По заверениям имяславцев, «в письме Патриарха о Имени Иисусове не говорилось ни слова, а лишь указывалось, что в книге есть некоторые неправильные и опасные выражения, но это не давало еще права имяборцам уверять, что эти опасные выражения и есть именно слова, что "Имя Божие есть Сам Бог", ибо в книге о. Илариона были некоторые действительные дефекты и оплошности в богословских терминах. [...] Все это наводило на мысль, что Патриарх Иоаким, по свойственной грекам двуличности, так тонко написал письмо, что его [...] каждая сторона могла толковать в свою пользу. Патриарх косвенно делал упрек и иноку Хрисанфу за его действительно новые мудрования, вследствие жалобы имяславцев, а вместе с тем сделал угодное и Пантелеимонову монастырю, запретив книгу схимонаха Илариона. Это было сделано также и в угоду архиепископу Антонию Волынскому, который был уже тогда в сношениях с Патриархом по данному вопросу и указывал ему на книгу "На горах Кавказа", как на главную виновницу афонского смущения».[77]

В ответ отец Антоний отправляет в патриархию разбор послания Патриарха, жалобу на печатные выступления архиепископа Антония (Храповицкого) он 12 сентября направляет в патриархию и обер–прокурору Святейшего Синода. Отцы Агафодор и Мисаил также направили Патриарху жалобу на иеросхимонаха Антония, в которой указывалось, что о. Антоний отказывается признавать патриаршую грамоту, и открыто возбуждает против нее монахов, сочиняя «прокламации». Жалобу в патриархию доставил иеромонах Кирик, приезд которого совпал с получением Патриархом донесения о. Антония. В результате, по свидетельству Выходцева, «Патриарх Иоаким крайне вознегодовал на этого посланца–дипломата и, как говорят очевидцы, сказал Кирику: "Ты меня уже раз надул и опять надуть хочешь". И с этими словами прогнал посланца имяборцев из своих покоев».[78]

Сразу после отъезда с Афона епископа Трифона, 20 августа 1912 года, противники имяславцев во главе с игуменом Пантелеимонова монастыря отцом Мисаилом и наместником игумена отцом Иоакинфом составили т.н. «Акт о недостопоклоняемости Имени "Иисус"» или «Акт о исповедании веры во Имя Божие».[79] Старцы Пантелеимонова монастыря были принуждаемы поставить подпись под этим документом. О средствах принуждения мы имеем свидетельство схимонаха Пантелеимонова монастыря Досифея.[80] Игумен и наместник решительно отказывались предоставить копию Акта отцу Досифею для внимательного прочтения в келии. Отец Досифей должен был подписать акт «на слух». После двухдневного противостояния отец Досифей все же смог получить копию «Акта о исповедании веры во Имя Божие» и составить свои возражения.

В Акте говорилось о том, что при произнесении имени Иисуса Христа мы «представляем себе невидимое присутствие Самого Господа [...] Иисуса Христа», именем «Иисус» «подобает нам спастись», но чествовать и поклоняться подобает Самому Богу. Возражения отца Досифея основывались на том, что имени Божиему присуще не только представляемое благодатное присутствие, но Сам Бог через Свои действования. «Глаголы, яже Аз глаголах вам, Дух суть и Живот суть», – говорит Господь (Ин. 6,63). В подтверждение отец Досифей приводит слова святого Симеона Нового Богослова об онтологической разнице между человеческим и Божественным: «Слова человеческия текучи и пусты, слово же Божие – живое и действенное. Равным образом и истина Божия – есть паче ума и слова человеческого, – Бог непреложный, сый и живый».[81] Разделение имени Божия и Бога, свойств Божиих и существа Церковь обличила на Паламитских соборах 1341, 1347, 1351 годов. Отец Досифей ссылается на 5–ю анафему против Варлаама второго Константинопольского собора 1341 года: «Анафема тем, кои думают, что одному только существу Божию свойственно Имя Бога, а не энергии».

Прекрасный анализ последствий религиозного субъективизма и «представления» тождественности имени и его Носителя для молитвенной жизни сделал Владимир Эрн в своем «Разборе Послания Святейшего Синода об Имени Божием»: «Он (Синод – РЕД.) утверждает, что в напряженнейшие и высшие мгновения сердечного горения человек не выходит из замкнутой сферы своего сознания. Он только "представляет" Бога, и силится воображением своим слить и отождествить произносимое сердцем Имя Божие с Самим Богом, но эти процессы воображаемого и молящейся душой производимого слияния отнюдь не приводят к реальному именованию Самого Сущего Бога. Синод утверждает, что дальше этого воображаемого отождествления молитва идти не может, что отождествление это "только в молитве, только в нашем сердце, и это зависит только от узости нашего сознания, от нашей ограниченности", молитвенно призываемый нами Бог вовсе не тождественен объективно с Богом Сущим. [...] Молящийся [...] не выходит из сферы своего сознания. Значит, в молитве он один, одинок. Значит, молитва есть настроение одинокой души, благочестивые ее эмоции».[82]

«После того я ушел из дому оставив надлежащее возражение [...], раздал его во многих экземплярах отцам и братиям для предупреждения их от угрожающей погибели [...], – пишет отец Досифей, – Немедленно по моем уходе пришел Наместник и Игумен с людьми, расхитили мою келию и мастерскую и теперь ищут схватить меня. Однако я удалился на одну из выдающихся подвигами поста и воздержания на Афоне обитель Благовещения».[83]

 

6. «АФОНСКИЙ БУНТ»

В связи с тем, что распря между иноками по вопросу почитания имени Божия не утихала, 2 декабря 1912 года свыше ста человек братии Фиваиды с разрешения скитского начальства созвала собор «для рассмотрения противоположных мнений о имени "ИИСУС" Христове, которые причиняли раскол и смущение духовное [...] почти во всем русском монашестве на Святой Горе Афонской» с целью «стать твердо во св. истине, согласно Священного и Святоотеческого Писания, умиротвориться между собой, жить в мире любви, единодушия и единомыслия».[84] После подробного анализа основных тезисов рецензии инока Хрисанфа и книги схимонаха Илариона по всем обсуждаемым пунктам (всего 10 пунктов) братия осудила рецензию и поддержала учение старца Илариона.

В начале 1913 года братия Андреевского монастыря потеряла всякое доверие к игумену Иерониму, который в январе попытался устроить показательное изгнание активных имяславцев из монастыря. В качестве зачинщиков раздора были выбраны трое: монах Петр, монах Викторин и иеромонах Илиодор. Был созван собор наиболее уважаемых двенадцати старцев скита. Но подсудимые потребовали вызова на собор старейшего его члена архимандрита Давида, сочувствовавшего имяславцам и не приглашенного на собор. После прихода о. Давида был зачитан обвинительный акт о подстрекательстве к бунту. На защиту обвиняемых монахов неожиданно для всех присутствовавших встал молодой писарь Порфирий, по долгу службы находившийся на соборе. Он с гневом обличил игумена «в неправомыслии о Имени Господнем» и напомнил о тех «хульных словах по отношению к Имени Господнем», которые слышал от о. Меркурия. После этого выступления на соборе «началось препирательство, окончившееся тем, что, выходя из залы заседания о. Давид воскликнул: "Братия, бегите: ваш игумен еретик. Он перед всем собором отрекся от Иисуса"». Вслед за о. Давидом удалились и остальные соборные старцы.[85]

В связи со срывом осуждения имяславцев игумен решил созвать более представительный собор старейших иноков скита. На собор, который состоялся 8 января, явилось 60 человек старшей братии (по другим сведениям 80)[86] и, узнав о начале заседания по волновавшему всех вопросу, к залу подошли и монахи из младшей братии. Во время заседания был поднят вопрос о подлинности Открытого письма отца игумена о. Антонию (Булатовичу), в котором он писал о неприятии учения Булатовича, изложенном в его сочинениях и в частности в статье «О почитании Имени Божия». Статья в свое время была напечатана в журнале Андреевского скита по благословению архимандрита Иеронима. О. Иероним начал было утверждать, что письмо подделано Булатовичем для возмущения братии, но игумену указали на его собственноручную подпись. В ходе заседания в зал проникли монахи, не приглашенные на собор. И заседание стало совершенно неуправляемым – на о. Иеронима и сочувствовавших ему посыпались обвинения в имяборчестве и хуле на Имя Господне. Братия почти единогласно потребовала смены игумена.

Тем временем, о. Антоний (Булатович) был вдалеке от происходивших в Андреевском скиту событий. Все его время занимало составление книги «Истина о Истине», содержащей запись беседы инока Досифея со старцем Амвросием, катехизическое изложение в вопросах и ответах сущности учения о имени Божием, рассуждение об имени Божием «Иисус», выдержки из Слова св. Димитрия Ростовского на Обрезание Господне.

Книга «Истина об истине» «неугомонного А. Булатовича» была издана в начале 1913 г. в Константинополе в количестве 5 тыс. экземпляров. В этой брошюре содержится рассказ о состоявшемся в августе 1912 года визите схимонаха Досифея к авторитетнейшему старцу о. Амвросию, пребывавшему на Афоне более 55 лет и жившему в Зографе. На вопрос о. Досифея о начавшейся смуте в афонских монастырях о. Амвросий ответил: «От века еще не бывали такие еретики! Имя Иисус так неразрывно с Богом, что можно сказать, что Имя Иисус есть Сам Бог, ибо как можно отделить Имя от существа? – это невозможно. Имя Иисус есть истинный Бог; невозможно спастись без Имени Иисуса. О еретиках же сих есть написано, что в последнее время будут еретики хуже первых; эти то и суть те страшные еретики, кои сладчайшее и спасительное Имя Иисус отвергают, то есть уничижают, аки простое человеческое и немощное, бессильное! [...] Сии то и суть слуги антихристовы, ибо они поносят Святейшее Имя Божие». «Тогда я сказал, – продолжает о. Досифей: Как же нам быть и что мне делать? Молчать ли и ждать, каков будет конец, или говорить и писать в обличение их заблуждения?» На это старец ответил: «Вам молчать об этом нельзя, но надо и говорить, и писать во славу Имени Божия. Но только не спорить, ибо спор не есть от Бога. Если же дело будет доходить до спора, то лучше оставь и отойди от зла, и сотворишь благо». О. Досифей возразил: «Но если я так буду делать, то меня изгонят, и останусь без всего; чем я жить тогда буду?» «Бог покроет вас Своею благодатию и нужды не будет, ибо блаженны суть стоящие за Имя Господне и изгнанные правды ради», – ответил старец Амвросий.[87] Судя по развитию событий, именно этими словами руководствовались имяславцы когда с необычайной настойчивостью принялись составлять и всеми доступными средствами распространять свои апологетические и обличительные сочинения в защиту «боголепного почитания Имени Божия».

О. Антоний вел довольно замкнутую жизнь, пребывая безвыходно в Благовещенской келии и общаясь с 3–4 близкими ему иноками Андреевского скита. Закончив работу над книгой, он должен был 1 января ехать в Салоники для сдачи книги в печать.[88] 30 декабря о. Антоний прибыл на пристань, но на море поднялась сильная буря, больше недели не дававшая пристать к Афону пароходам. 6–го января на Афон прибыл пароход из Салоник, доставивший о. Иеронима. «9–го января [...] около захода солнца показался дымок парохода, шедшего из Кавалы и который должен был отвезти меня в Салоники, – вспоминал о. Антоний. – Но в это самое время прибыл из скита о. Константин и передал мне всеобщую просьбу братии возвратиться в обитель и не оставлять ее в эти трудные минуты. [...] Господу угодно было так удивительно удержать меня на Святой горе от предпринятого мною отъезда необычайной бурей».[89]

10 января по приглашению о. Игумена в Андреевский скит прибыли проэстосы – старцы монастыря Ватопеда – которые, по словам монаха Пахомия, испытав о. Иеронима и о. Давида, признали первого – православным, а последнего – еретиком.[90] В то же время в скит прибыл о. Антоний (Булатович) и направился в храм, где должен был проходить общий собор братии монастыря. Тогда же впервые после короткой встречи летом 1912 года встретились о. Антоний и о. Давид, проводившие замкнутую и необщительную жизнь.

На соборе братия составила обращение в Святейший Синод о смене игумена, под которым подписалось 4/5 состава монастыря (300 братий). Братское заявление гласило: «Я, нижеподписавшийся, верую и исповедую, что Имя Божие и Имя Господа Иисуса Христа свято само по себе, неотделимо от Бога и есть Сам Бог, как то многие Святые Отцы исповедали. Хулителей и уничижителей Имени Господня отметаюсь, как еретиков, и посему требую смены игумена Иеронима»[91]. На место игумена абсолютным большинством голосов был избран архимандрит Давид, много лет подвизавшийся в затворе. Но из–за противодействия Ватопеда поставление игумена затягивалось. 12 января в Ватопеде состоялся собор 12–ти старцев, на который были приглашены представители Андреевского скита, в числе которых был и Булатович. Старцы потребовали переизбрания игумена закрытой баллотировкой из четырех кандидатов монахами, пробывшими в иночестве не менее пяти лет на Св. Горе. Представители Андреевского скита согласились с этим условием и перед уходом получили запечатанный конверт с решением Ватопеда по рассматриваемому вопросу. Конверт был немедленно вскрыт и монахи обнаружили, что решение, изложенное здесь, не соответствует тому, что было заявлено им соборными старцами. Послание старцев Андреевским скитянам состояло из четырех пунктов: 1) низложение отца Иеронима – свершившийся факт; 2) выборы отца Давида – недействительны (не проведено предварительное избрание четырех кандидатов и закрытого голосования); 3) отец Атоний (Булатович) должен быть удален из скита; 4) те, кто «примут новую веру, проповедуемую отцами Антонием и Иларионом в книге "На горах Кавказа", будут признаны еретиками, изгнаны со Святой Горы и отлучены от церкви». Естественно, что такое решение не устраивало депутатов скита, т.к. согласно четвертому пункту этого определения, большинство братии должно было быть изгнано со Святой Горы за поддержку имяславского учения. Представители скита заявили, что в таком виде решение Ватопеда они принять не могут, в свою очередь председатель собора старцев о. Аркадий отказался изменить формулировки письма. Делегатам пришлось вернуться в Андреевский скит ни с чем.

По дороге они узнали, что в скиту за время их отсутствия ситуация еще более накалилась. Всю ночь «иеронимовцы» убеждением, подарками, обещаниями должностей и санов склоняли колеблющихся монахов на свою сторону. «При этом они хвалились, что и о. Давида, и всех его сторонников они выгонят из скита, потому что Ватопед на их стороне»[92]. О. Антоний позже вспоминал о тех тяжелых минутах: «"Что же теперь нам делать?", – вопросил я спутников. "Да что же больше, – ответил Божий простец и мудрец духовник и соборный старец Сергий, – как то, что делают греки: выгоним Иеронима и больше ничего". Но мне не хотелось применять этой суровой меры к своему бывшему духовнику, отцу и игумену, и я надеялся ограничиться только отнятием игуменского посоха, печати и переводом его из игуменской келии в другую. [...] У ворот нас поджидала наиболее ревностная братия – человек 30–40 – и с горечью поведала нам о дерзких и наглых выходках иеронимовцев, о их прещениях и угрозах. [...] Медлить было невозможно, ибо с каждой секундой промедления положение могло только обостриться и усложниться и довести стороны до того, что каждая вооружилась бы, чем могла, и дело дошло бы до кровопролития».[93]

За этим последовало событие, которое оставило серьезный отрицательный след в истории имяславского движения и в дальнейшем использовалось как один из главных аргументов при доказательстве их неблагонадежности и «революционной» настроенности: игумен вместе с 18–ю его сторонниками были силою выставлены за пределы Андреевского скита. Через несколько месяцев этот факт послужил поводом для изгнания всех русских святогорцев, сочувствовавших имяславию, за пределы Афона.

Решение об изгнании «имяборцев» было принято сразу же после возвращения депутатов из Ватопеда.

Имяславцы во главе с иеросхимонахом Антонием (Булатовичем) тотчас направились в покои игумена Иеронима и потребовали его немедленного удаления из скита. Игумен не хотел добровольно сдавать позиции. Тогда имяславцы по команде Булатовича пошли "в атаку":

«Итак, "во Имя Отца и Сына и Святаго Духа – ура!" – и я сделал движение по направлению к игуменскому столу, но в тот же момент был окружен имяборцами, причем два атлета, о. Иаков и о. Досифей, схватили меня обеими руками за шею, один спереди, другой сзади, и начали душить. О. Иероним в это же мгновение протянулся через стол и нанес мне сильный удар кулаком в левое плечо. Братия–исповедники сначала опешили и не поддержали меня, но потом, увидев, что я окружен и что меня душат, бросились выручать и стали наносить удары Иакову и Досифею и наконец пересилили и, освободив меня из их рук, потащили их из игуменской кельи. На других иеронимовцев мое "ура" произвело ошеломляющее впечатление. Некоторые [...] как бы остолбенели, другие [...] бросились к окнам и стали разбивать их, чтобы выброситься в окно, до чего не допустила братия [...] Иероним продолжал восседать на своем игуменском кресле, окруженный все еще густой толпой своих сторонников. Итак, что же? Имяборческая позиция нами не взята [...] И я снова с криком "ура!" ринулся в атаку и снова был встречен ударами [...] Глава же имяборцев продолжал восседать на своем игуменском кресле, окруженный еще не малым числом сторонников. И снова я пошел на "ура", и снова был встречен ударами [...] Наконец, когда ряды имяборцев значительно опустели, тогда один из братии, инок Марк, подошел к о. Иерониму и сказал: "Что же вы, батюшка, до сих пор сидите? Зачем противитесь братии? Идите же наконец из кельи. Мы вас и пальцем не тронем". О. Иероним послушался и вышел [...] Но о. Клименту не удалось пройти неприкосновенным, хотя и он вышел вместе с о. Иеронимом, ибо его хулы против Имени Господня были чересчур велики, и поэтому ему досталось несколько колотушек [...]».[94]

Игумен Иероним в своем описании событий, происходивших в Андреевском скиту, приводит некоторые дополнительные подробности:

«[...] [Булатович] явился ко мне в комнату и стал к столу, за которым я сидел, не произнося ни слова, ожидая, когда войдут единомышленные ему из братии. Когда же вошло достаточное число их, он произнес молитву: "Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа", и, изобразив на себе крестное знамение, обратился ко мне с требованием о добровольной сдаче управления скитом и удалении из оного. На требование мое дать письменное распоряжение монастыря Ватопеда, он повторил то же свое требование о сдаче и удалении из скита. Я ему возразил, что, как он уже не принадлежит к числу нашего братства, то и может уходить из скита, ибо дело мы можем уладить между собою и без его участия. Пришедшие с ним закричали, что он наш, а не чужой. В это время он, поддерживаемый кричавшими, вскочил на стол, предварительно крикнув: "Ура! Берите!" – причем хотел схватить меня, но его удержали. После этого бывшие с ним бросились избивать находившихся при мне отцов, единодушных со мною. Меня не били и вывели за порту из скита, предварительно обыскав меня. От страха трое из отцов выскочили из окна из второго этажа и разбили себе ноги; других же, избитых и израненных до крови, в одних подрясниках и без шапок выбросили также за порту из скита, – из которых, кроме меня, 3 иеромонаха, 1 иеродиакон и 12 монахов. У нескольких братии, запершихся от страха в своих кельях, взломали двери и избили их до беспамятства».[95]

Для полноты картины приведем еще одно свидетельство – монаха Николая (Протопопова), одного из активистов имяславской партии, очевидца и участника сражения в Андреевском скиту. Его рассказ написан не без доли крепкого крестьянского юмора:

«Отец Антоний вскочил на стол для того, чтобы его не задавили, так как он из себя малосильный и небольшого росту. Первым долгом о. Гавриил и иеромонах Иаков (сторонники о. Иеронима) ухватили о. Антония за горло и начали душить, так как его считали всему делу головой, сильным в деле и на словах. Им хотелось его убить и этим погасить все дело. Но их попытки оказались тщетными. Гавриилу дали одну "столбуху", и он онемел, выпустил о. Антония. На Иакова бросился о. Афанасий и, вцепившись в бороду, оттащил от о. Антония, и последний стал невредим [...]

В это время братия исполнилась непомерного гнева и бросилась на "ура". Был великий бой с обеих сторон. Сперва кулаками, а потом один другого давай таскать за волосы. Это было чудное зрелище. Внизу руки, ноги, туловища, а вверху виднелась одна шерсть (то есть волоса). И начали вытаскивать (иеронимовцев) из этой кучи по одному человеку в коридор, где братия стояла в две шеренги, получая добычу и провожая (иеронимовцев) кого за волосы, кого под бока и с приговором, кого за что бьют, чтобы он знал. Таким образом провожали до лестницы, а по лестнице спускали, кто как угодил: одни шли вниз головой, другие спускались ногами книзу, а затылком считали ступеньки... Провожали их до самой соборной площадки, а там с честью брали под руки и выводили за Порту (ворота) [...]

Монах Николай (певчий) бросился в окно, на мраморную площадку, но его на лету подхватила стоявшая внизу братия и не дала разбиться насмерть. Иеромонах Меркурий тоже хотел сигануть в окно, но его удержал о. Сосипатр–старший, говоря:

– Надо пройти через двери. Жди очереди...

В это время подбежал о. Сосипатр–младший и сказал Меркурию:

– Не скорби, иди–ка сюда.

И ухватил его за волосы, но вытащить в коридор не мог, так как волоса оказались прикреплены слабо и остались в руках о. Сосипатра. Тогда Меркурия подхватили за шиворот и высадили в дверь [...]

Чудно провожали о. Павлина, соборного старца, он недели за две перед этим сочинил таксу, сколько полагается каждому (уходящему) монаху: одна ряска, один подрясник, две пары белья, пара сапог, пятьдесят рублей денег на дорогу, а тем, которые прожили в скиту тридцать–сорок лет, сто рублей.

Когда очередь дошла до о. Павлина, о. Сосипатр крикнул:

– Иди–ка сюда, дадим тебе на дорогу пятьдесят рублей и две пары белья!

С этими словами Сосипатр бросился к Павлину на "ура", ухватил его за бороду, но борода слабо была приращена [...] Потом потащили его за дверь, а там в коридоре пошла награда... Били с приговоркою, кто за сапоги, кто за белье, кто за подрясничек. Протащили его взад и вперед с остановкой. Каждому брату хотелось положить клеймо за его "благодеяния", которые готовил он братии [...]

И получил о. Павлин очеса сини, браду малу и редку, ноги хромы.

[...] Дошла очередь до бывшего игумена Иеронима и его келейника Климента. У первого отобрали ключи, взяли под руки и с честию стали выводить из покоев. Климент хотел укрыться под игуменской ряской, но когда вышли в коридор, Климента вытащили из–под рясы и утешались над ним все, кто хотел, как над главным виновником всего дела. На прощание он получил синие очеса и боковые награды.

[...] Когда игумен о. Иероним пошел с лестницы, к нему подбежал о. Сосипатр, вскричал: "Стой, м..." и начал обыскивать. При нем ничего не оказалось [...] Когда о. Иероним вышел за Порту, то сделал три метанья (поклона) земных Божией Матери и поклонился до земли братии, которая взаимно дала такой же привет. Иерониму предлагали келью за скитом, келейника и все довольство, но он сказал: "Лучше пойду на все четыре стороны Божьего света..."

После проводов о. Иеронима был составлен летучий отряд, который, никем не напутствуемый, сам пошел на добычу, начиная от Петровской церкви. Во–первых, прикоснулись к дверям о. Амона. Двери были на замке и на три задвижки. Но они отворились сами собой. Амон, видя это, бросился в окно со второго этажа, где снаружи стояла и смотрела вся Карея (население греческого городка). Пошли дальше и прикоснулись к дверям о. Михаила. Келья оказалась порожняя: птичка вылетела... В келье о. Мартирия тоже пустота. Знать, они провидели погром. Оказалось, они ушли в больницу и там сидели под замком. Спаслись.

После этой катастрофы со многими старцами был бред: думали, что все еще продолжается... Кто чувствовал себя виноватым, те хоронились, кто под крышу, кто под лестницы. Некоторые залезли в Амосовские печки, куда кладется уголь».[96]

В результате 18 противников имяславцев во главе с игуменом Иеронимом были изгнаны из скита, через несколько дней скит покинуло еще более 30 человек.[97]

Через два дня о. Давид был вторично избран на игуменское место, причем от процедуры, предложенной Ватопедом, братия отказалась и отдала за него 307 подписей. Ватопед утвердил избрание нового игумена, но поставление отложил на несколько дней, сославшись на требование российского посольства.

Реакция властей на беспорядки в Андреевском скиту не замедлила себя ждать: греческие солдаты заняли посты у ворот скита, и 20 января на Афон прибыл представитель Российского посольства вице–консул Щербина. Щербина пригрозил отдать братию скита «на растерзание грекам»[98] и заявил, что правительство требует восстановления отца Иеронима в должности игумена.

Но 23 января[99] произошел неожиданный перелом: на братском соборе Пантелеимонова монастыря в присутствии вице–консула игумен отец Мисаил уничтожил имяборческий «Акт об исповедании веры во Имя Божие» от 20 августа 1912 года и поставил свою подпись под исповеданием иноков–имяславцев, из монастыря были удалены 8 активных противников имяславцев (в том числе о. Алексий (Киреевский), монах Денасий (Десятковский), духовник о. Агафодор).[100] В монастыре это событие было отмечено, как долгожданная Пасха – весь день раздавался непрерывный колокольный звон, монахи со слезами целовались, приветствуя друг друга пасхальными словами: «Христос воскресе!» Отец Антоний (Булатович) был делегирован братией в Санкт–Петербург для защиты имяславия в Святейшем Синоде и перед правительством.

После отъезда о. Антония ведущая роль в стане имяславцев переходит к певчему Пантелеимонова монастыря монаху Иринею (Цурикову). Причем религиозные волнения в русских монастырях, по свидетельству действительного статского советника П.Б. Мансурова, посетившего Афон в марте 1913 года с целью выяснения возможности установления над русскими монастырями на Афоне управления из России, «достигли высшей точки возбуждения [...], рознь между монахами наблюдается не только в Андреевском скиту, но и во всех русских монастырях на Святой Горе».[101]

В апреле 1913 года на Афон прибывает «доканчивать свою жизнь в тишине и покаянии»[102] синодальный миссионер игумен Арсений [Алексеев. 1841–20.08.1913]. Ознакомившись с сутью догматических споров, о. Арсений, принявший в свое время пострижение в Пантелеимоновом монастыре и пользовавшийся значительным авторитетом в среде афонских иноков, занял активную про–имяславскую позицию. 11 апреля им был учрежден «Союз Архангела Михаила исповедников Имени Божия», предназначавшийся «для противодействия распространяющемуся имяборчеству и для предохранения [...] от общения с имяборцами».[103] Союз рассылал свои листовки по всей России. «Тогда временно ослабевшее насилие, – пишет о. Климент, – приняло ужасающий размер. Имебожники, по приказанию своих главарей, стали сторониться от неприемлющих нового догмата, как от зачумленных, не стали с ними кушать за одним столом [...]; в соборном храме отвели место в притворе, строго возбранив входить во внутренний храм и прикладываться к св. иконам. Священникам было воспрещено кадить их. [...] Угроза, укоризна и брань на них слышалась более, чем на новоначальных. Нельзя было поручиться за их безопасность. Жизнь для православных в скиту до того стала невыносима, что многие задумали бежать из него. [...] Один из переживших это время со скорбию сказал: "Ужас братии во время бунта до 13–го января в сравнении с ужасом времени владычества Арсения в скиту – ни что иное, как его тень"».[104] 28–30 апреля по указанию игумена Арсения из Андреевского скита было изгнано около 25 монахов, еще несколько десятков человек покинули скит самостоятельно.[105] Во время одного из многочисленных соборов о. Арсений вместе с о. Давидом предали анафеме и проклятию архиеп. Антония (Храповицкого), игуменов Мисаила, Иеронима и Максима.

Деятельность о. Арсения оборвалась совершенно неожиданно – перед одной из проповедей, во время которой он планировал «сказать нечто "великое"», с ним случился удар, и он был парализован, лишившись способности говорить и передвигаться. Скончался о. Арсений 20 августа 1913 года на Афоне и как «еретик» был похоронен без отпевания за оградой церковного кладбища. Этот случай анти–имяславская партия использовала в качестве яркого доказательства гнева Божия на сторонников «имябожнической ереси», противящихся церковной власти.

 

7. АНТИ–ИМЯСЛАВСКАЯ РЕАКЦИЯ

Победа имяславцев на Афоне была лишь временным затишьем перед надвигавшейся бурею: уже 29 января отцы Антоний и Давид и все «единомысленные с ними» подверглись запрещению афонским Кинотом в священнослужении, а Андреевский скит – церковному отлучению. В феврале место умершего константинопольского Патриарха Иоакима III занял Герман V, отцы Антоний и Давид как виновники «беззаконного восстания» и захвата скита были приглашены в Константинополь для «ответа священному Синоду за распространяемое ими учение об имени "Иисус"».

В январе 1913 года в борьбу против имяславия включается еще один влиятельный иерарх, член Синода и Государственного Совета епископ Никон (Рождественский). Он направляет на Афон послание, в котором призывает святогорцев отказаться от чтения книги "На горах Кавказа", "послужившей причиной разномыслия в великом деле иноческом".

«Разве не довольно святоотеческих творений о молитве? – пишет архиепископ. – [...] Почти две тысячи лет существует вера православная, и дело спасения душ обходилось без этой книги: ужели грешно отложить ее в сторону, не читать ее, хотя бы ради послушания Высшей Власти Церковной [...] Не смиреннее ли, не благоразумнее ли вовсе не читать этой книги? [...] Увы! Сего смиренного мудрования не вижу в тех, кто дерзает защищать книгу, даже Архиепископа называть еретиком».[106]

Епископ Никон предупреждает русских афонитов, что, если они не подчинятся решению Константинопольского Патриарха и Синода, "то греки отнимут у русских и монастыри, обвинив их в ереси". В заключение своего послания епископ указывает на то, что обе стороны "внесли уже много страстного в свою полемику: одни, как слышно, дерзали попирать ногами записочки с святейшим именем Господа Иисуса Христа, другие называли еретиком даже Архиепископа. И те и другие подлежат строгой епитимий: споры произошли лишь от разного понимания выражений в книге схимонаха Илариона, а это еще не ересь".[107]

Послание епископа Никона носило примирительный характер: епископ не усматривал ереси в книге "На горах Кавказа" и предлагал признать спор об имяславии недоразумением, причиной которого стало "разное понимание" учения о. Илариона имяславцами и их противниками. Однако афонские имяславцы смотрели на дело по–иному. В своем ответе епископу Никону они указали на то, что книга "На горах Кавказа" отнюдь не являлась причиной спора; главная причина – в статьях инока Хрисанфа и архиепископа Антония (Храповицкого):

«Стараниями имяборцев, среди русского общества, интересующегося нашими событиями, распространилось убеждение, будто все беды на Афоне происходят из–за книги о. Илариона, которую мы превознесли превыше всех святоотеческих писаний и пользуемся ею, забыв Св. Отцев, как бы неким вторым откровением. На это мы ответим следующее: действительно, книга о. Илариона получила распространение на св. Горе особенно потому, что о. Иларион – сам бывший святогорец, весьма многим лично известный [...] Здесь читали сию книгу с интересом, и долго никто не находил в ней ничего противоречащего святоотеческому учению. Как вдруг несколько видных афонцев восстали против нее и решили добиться ее уничтожения [...] Первой ядоносной стрелой, которой рассчитывали сии афонцы поразить книгу о. Илариона, была статья инока Хрисанфа [...] Приведенные в крайнее недоумение рецензией, святогорцы немедленно взялись за чтение святоотеческих творений и писаний современных богословов [...] и, с Божией помощью, убедились, что и св. Отцы и современные великие сосуды благодати Божией единогласно свидетельствуют ту истину о Имени Божием, которую в наши дни вслед за ними повторил о. Иларион. Вот истина о книге о. Илариона. Она свою важную роль уже сыграла: ей, волей Божией, суждено было обнаружить пред всем светом не замеченную доселе богословами догматическую истину о том, что Имя Божие есть Бог. Она уже выполнила эту задачу и теперь заняла скромное место в тех обителях, где ее еще, по приказанию власть имущих, не сожгли [...] И думается нам: если бы книгу о. Илариона совершенно уничтожить, то все же почтенная память о ней надолго останется в истории Церкви, так как она, так сказать, вызвала к жизни вопрос об Имени Божием, который теперь не может быть совершенно изглажен из памяти людей посредством приказов и циркуляров [...]».[108]

Итак, причиной бури, по мнению афонцев, была не книга о. Илариона, а рецензия на нее инока Хрисанфа и напечатанные в "Русском иноке" статьи архиепископа Антония, в которых проводится мысль о том, что Имя Божие не есть Бог. В своем письме епископу Никону афонцы жалуются на информационную блокаду, которой окружен в России вопрос о почитании имени Божия: газеты и журналы печатают только статьи противников имяславия и отказываются публиковать материалы в его защиту. Письмо афонцев содержит слова, смысл которых станет понятен лишь десятилетия спустя после происшедшей на Афоне трагедии:

«[...] Военная история много представляет примеров, когда в ночной темноте защитники своей родины вместо неприятеля, по роковой ошибке, вернее, из–за плохой разведки, расстреливали друг друга, пока утренняя заря не обнаруживала страшной катастрофы. То же самое ныне происходит и у нас: Св. Синод осуждает на изгнание и попускает совершиться полному произволу над лицами, для которых единственная цель в жизни – сохранить Православную веру в неприкосновенной чистоте апостольского и святоотеческого учения [...] в жертву сему они приносят свою жизнь, знания, средства, все, что имеют. Даст Бог, пройдет ночь пристрастного недоумения, воссияет солнце Божественной Истины, и все поймут, что не в том направлении посылались убийственные стрелы, где находился истинный противник Православной Церкви, и что православные расстреливали своих собственных по Бозе ревностных чад [...]».[109]

В феврале–марте 1913 года архиепископ Антоний в переписке с оо. Денасием и Иеронимом в частности пишет: «В "Колоколе" напечатана Ваша корреспонденция об изгнании о. Иеронима из обители, а послезавтра отпечатают перевод греческого письма из Ватопеда, а затем и дальнейшие Ваши сообщения о падении о. М[исаила] [...] Конечно Булатовичей всех погонять и лишать монашества, их победа на две недели, но печально то, что последствием их хлыстовского бунта может оказаться требование греков изгнать с Афона всех русских». «День избавления Вашего близок. Булатовича запрещено пускать в Петербург и начальнику Андреевского подворья о. Антонину приказано от митрополита и Синода поминать Вас [о. Иеронима – РЕД.] на эктениях, а если не послушает Антонин, то будет изгнан.[110] Свят. Синод просит нового Патриарха [Германа V – РЕД.] подтвердить решение о сем деле покойного Иоакима III и разрешить прислать на Афон русского Архиерея для вразумления смущенных глупою ересью. Булатович без паспорта где–то скрывается, как говорят, по Петербургу у своих знакомых и прячется. О. Мисаил раскаивается в своем безволии, выразившемся в подписании нелепой бумаги озорников».[111] Как видим, архиепископ Антоний, находившийся в то время в зените своего влияния на церковную политику Синода, принимал самое активное участие в подавлении «черного бунта»: он в курсе самых последних событий, связанных с новой «ересью»; он организует анти–имяславскую кампанию в российской прессе; принимает все возможные меры для того, чтобы обеспечить административный и численный перевес противников имяславцев как на Афоне, так и за его пределами.

В марте на Афон по поручению российского посла в Константинополе М. Н. Гирса прибыл действительный статский советник П. Б. Мансуров, которому предстояло выяснить возможность установления над русскими монастырями на Афоне управления из России. 7 марта Мансуров посетил Андреевский скит, где его как "царского посланника" встретили колокольным звоном. Мансуров старался соблюдать нейтралитет и не выказывал особых симпатий ни имяславцам, ни их противникам. Братия монастыря жаловалась на блокаду; Мансуров пообещал походатайствовать перед послом о смягчении режима. Впоследствии Мансуров вспоминал о своем посещении Андреевского скита:

«К моему приезду на Афон противники Антония (Булатовича) были уже изгнаны из скита, причем поломано было порядочно ребер (впрочем, последнее обстоятельство случается на Афоне нередко и на это там много внимания не обращают). Скит встретил меня в большом возбуждении, готовились вступить со мною в богословский диспут; но я отказался, указав им, что я не богослов. Я говорил андреевским монахам, что они должны подчиниться решению церковной власти о них, должны восстановить повиновение Константинопольского Патриарха; так как последний вызывает их на суд из–за изгнания игумена и за другие провинности, то вызываемые Патриархом должны явиться к нему на суд. Монахи обещали это исполнить и позже исполнили».[112]

Вернувшись в Россию в начале апреля, Мансуров дал подробный отчет о своей поездке на Афон министру иностранных дел С. Д. Сазонову и обер–прокурору Синода В. К. Саблеру.[113] "Религиозное движение ко времени моего прибытия на Афон достигло высшей точки возбуждения. Люди ходили как бы в тумане, ведя беспрерывные споры об имени Божием. Насколько мне удалось выяснить, хотя иеросхимонаха Антония Булатовича и называют главарем движения, но инициатива возбуждения вопроса исходила не от него, а от более простых старцев", – говорил, в частности, Мансуров. По его мнению, "принятие каких–либо репрессивных мер в отношении русских монахов на Афоне было бы далеко не безопасно", поскольку "религиозное движение по вопросу об имени Божием связано с воззрениями Иоанна Кронштадтского".[114] Мансуров также отметил, что "рознь между монахами наблюдается не только в Андреевском скиту, но и во всех русских монастырях на Святой Горе". По словам статского советника, резкие выступления архиепископа Антония (Храповицкого) против сторонников нового учения лишь усилили их позиции.[115]

Отчет Мансурова на имя министра иностранных дел Сазонова был представлен последним на "высочайшее благовоззрение". Государь Император Николай Александрович, просмотрев отчет, подчеркнул в нем следующую фразу: "Государственная власть, которая неосторожно задела бы эти два дорогие для народа имени, вступила бы на очень опасный путь" (имелись в виду имена Святой Горы Афон, где происходила смута, и о. Иоанна Кронштадтского). Об этой "высочайшей отметке" Сазонов 12 апреля 1913 года сообщил обер–прокурору Саблеру.[116] По неизвестным причинам, отношение министра было зарегистрировано в канцелярии обер–прокурора лишь почти год спустя, 10 февраля 1914 года. 18 февраля Саблер приобщил отношение министра к делу, так и не доведя "высочайшую отметку" до сведения Синода.

По просьбе Св. Синода Патриарх Герман V запросил Халкинскую богословскую школу дать отзыв о православности учения имяславцев. В ответ был составлен отзыв, датированный 13 марта 1913 года, в котором в частности говорилось: «свойства и энергии Его невозможно, ни отделить, ни смешать с сущностью Его. Исходя из этого положения и опираясь на известное определение Церкви, что Божество принадлежит природе, – следовательно, и свойствам и энергиям Бога, они (имяславцы – РЕД.) выводят заключение, что и Имя Иисус, как и всякое вообще откровенное божественное Имя, не только указывает на свойство и энергию Бога, но есть и Сам Бог. [...] Само это мнение, что они суть энергии Бога, – есть новоявленное и суесловное, а их оправдание, что всякое слово Бога, как энергия Его, не только дает жизнь и дух, но есть сам дух, сама жизнь, Сам Бог, – это оправдание, применяемое вообще, ведет к заключениям (каковы: "Имя Иисуса есть Бог [...], всякое божественное слово в Евангелии есть Сам Бог"), которые, вопреки всем их отрицаниям, пахнут пантеизмом».[117]

5 апреля в Константинополе уже состоялся суд над отцом Давидом, имяславие было признано «новоявленным и неосновательным [...] хульным злословием и ересью, как отождествляющей и сливающей неслитное и тем самым ведущей к пантеизму (всебожию)».[118] Отец Давид был отпущен на Афон с условием, что откажется от игуменства в Андреевском скиту. По свидетельству о. Антония (Булатовича) от «архимандрита Давида не потребовали ни покаяния, ни отречения от его "ереси", но свободно отпустили его обратно на Св. Гору под условием лишь отказа от игуменства в Андреевском скиту, чего добивалось наше посольство».[119] Мнение Константинопольского Патриарха, который в свою очередь по свидетельству П.Б. Мансурова «сам в этот вопрос не вникал и основывался на взглядах архиепископа Антония», сыграло не последнюю роль в решении Св. Синода Российской Церкви. В осуждении о. Давида значительную роль сыграл посол Гирс: он «воздействовал на Патриарха в смысле самого скорейшего и решительного осуждения архимандрита Давида», по приезде о. Давида в Константинополь попытался арестовать его, затем потребовал написать расписку об отречении от игуменства.[120] По свидетельству противников имяславцев, первое время о. Давид соблюдал свое обещание не претендовать на игуменство в Андреевском скиту и жил на безмолвии вне скита, но в дальнейшем под воздействием игумена Арсения он вновь включился в борьбу с «имяборцами» и занял игуменское место.[121]

1 мая 1913 года в Свято–Пантелеимоновом монастыре состоялся очередной имяславский собор под руководством монаха Иринея. Сведения об этом соборе содержатся в докладе игумена монастыря архимандрита Мисаила афонскому киноту:

«[...] Монах–бунтовщик Ириней 1–го мая сего года самовольно, без разрешения и без благословения отца игумена созвал сборище послушников, рясофорных и мантейных монахов, иеродиаконов и иеромонахов в храм, и там читал вслух всех какое–то новое "исповедание веры", к коему сам подписался и принуждал всех подписываться, как тех, кои в храме бывших, так и тех, кои вне храма находились, ходя по келлиям, отбирая подписку к названному вероисповеданию своему, причем угрожал, как он, так и сообщники его подписавшиеся, – если кто не подпишется, того они считают еретиками, коих всех таковых не подписавшихся выгонять из монастыря без всякого пощадения, как еретиков, кто бы то ни был и сколько бы их ни оказалось – безразлично. Для таковой беззаконной записи бунтовщиком–монахом Иринеем были поставлены четыре стола в храме, на коих были всякие материалы для записи имен "новых исповедников" и тут же находилось св. Евангелие и Честный Крест, к коим сначала прикладывались клятвенно, и затем 3 мая в Покровском соборе Пантелеимонова монастыря состоялось собрание иноков с участием представителей афонского кинота, которые зачитали грамоту Константинопольского Патриарха, осуждавшую имяславцев. Братии было предложено подписаться под грамотой. Однако против этого выступил монах Ириней (Цуриков), убедивший монахов не подписываться».

4 мая состоялось еще одно собрание братии, опять же, с участием представителей кинота. Вновь читалась патриаршая грамота. Однако, когда чтец дошел до упоминания о том, что имяславие было осуждено богословами в Халки, монах Ириней прервал чтеца словами: "Слышите, братия! В Халке, что такое Халка, мы не знаем; покажите из святых Отцов, а Халки мы не признаем".[122] По окончании чтения имяславцы иеродиакон Игнатий и иеромонах Варахия стали убеждали монахов не признавать грамоту Патриарха. Поднялся шум. Гостивший в то время в монастыре преподаватель Московской духовной академии иеромонах Пантелеймон (Успенский) попросил слова и начал доказывать, что существо Божие нужно отличать от имени Божия и что Имя Божие не может быть названо Богом. Выступление иеромонаха Пантелеймона вызвало еще большее возмущение.

7 мая 1913 года настоятель Свято–Андреевского скита на Афоне архимандрит Иероним направляет на имя обер–прокурора Синода В. К. Саблера прошение, в котором жалуется на действия имяславцев, упоминая об особой роли бывшего синодального миссионера архимандрита Арсения, по приезде на Афон ставшего на сторону имяславцев.[123] По рассказу Иеронима, архимандрит Арсений называл противников имяславия еретиками, масонами, богохульниками и богоотступниками, с которыми нельзя вместе ни молиться, ни вкушать пищу. 28–30 апреля 22 противника имяславия были по указанию архимандрита Арсения изгнаны из Андреевского скита.[124]

15 мая имяславцы Пантелеимонова монастыря во главе с монахом Иринеем (Цуриковым) ездили в скит Новая Фиваида, где сместили игумена скита иеромонаха Серафима и назначили на его место своего единомышленника иеромонаха Флавия. В тот же день они посетили скит Крумица.[125]

В это время в России архиепископы Антоний (Храповицкий), Никон Вологодский[126] и профессор Петербургской Духовной Академии Сергей Викторович Троицкий[127] готовят разборы «имябожнического учения». Их доклады послужили основой для составления Послания Святейшего Синода по вопросу имяславия. Экстренное заседание Синода для рассмотрения вопроса о православности учения имяславцев было созвано 16 мая 1913 года и проходило под председательством митрополита Петербургского Владимира (Богоявленского).

На заседании Св. Синода были заслушаны указанные выше доклады, архиепископу Сергию (Страгородскому) Синод поручил составить сводку докладов в виде «Послания всечестным братиям, во иночестве подвизающимся». Послание было единогласно одобрено членами Святейшего Синода, опубликовано в «Церковных ведомостях» от 18 мая 1913 года и зачитано во всех церквях Российской Церкви.[128] Синод выдвигает обвинения имяславцев и их апологета отца Антония (Булатовича) в обожествлении слов и букв имени Божия, в «магическом суеверии», принуждающем Бога «быть Своею благодатию с [...] человеком и творить свойственное ему».[129] «Новые учители явно смешивают энергию Божию с ее плодами, когда называют Божеством и даже Самим Богом и Имена Божии, и даже церковные молитвословия, т.е. не только слово, сказанное Богом, но и все наши слова о Боге [...] "слова, коими мы именуем Бога". Но ведь это обоготворение твари».[130] «В молитве Имя Божие и Сам Бог сознаются нами нераздельно, как бы отождествляются, даже не могут и не должны быть отделены и противопоставлены одно другому; но это только в молитве и только для нашего сердца, в богословствовании же, как и на деле, Имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название предмета, а не сам предмет, и потому не может быть признано или называемо ни Богом (что было бы бессмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия Божия».[131]

Естественно, что подобные утверждения о разделении молитвенной практики и богословия, слова и дела, подобно фантазии и действительности не могли быть одобрены афонскими имяславцами, опиравшимися в своих утверждениях на слова св. Иоанна Кронштадтского: «Молясь, нужно так веровать в силу слов молитвы, чтобы не отделять самых слов от самого дела, выражаемого ими; нужно веровать, что за словом, как тень за телом, следует и дело, так как у Господа слово и дело нераздельны: ибо Той рече, и быша; Той повеле, и создашася (Пс. 148: 5). И ты так же веруй, что ты сказал на молитве, о чем попросил, то и будет. Ты славословил – и Бог принял славословие, поблагодарил Господа – и Бог принял благодарение твое в воню благоухания духовного. То беда, что мы маловерны и отделяем слова от дела, как тело от души, как форму от содержания, как тень от тела, – бываем и на молитве, как в жизни телесни, духа не имуще (Иуд. 1, 19), оттого–то и бесплодны наши молитвы».[132]

До вынесения официального вердикта по вопросу присутствия Божества в Его имени мы видим, хотя и значительную, но все же преодолимую дистанцию в позициях имяславцев и, к примеру, С.В. Троицкого. Троицкий пишет: «Имя Иисус, понимаемое в смысле откровения Божия о спасении человечества, но не в смысле нашего именования Бога (т.е. произнесения имени Божия вместе с мыслию о Боге), есть сила Божественная или действие Божие, действие Святого Духа, неотделимое от Него, так же как и творение чудес, но имя Иисус, в смысле нашего акта произнесения имени Божия, не есть сила Божественная, а может быть условием проявления этой силы, если произнесение этого имени служит выражением веры и любви к ее Носителю».[133] То есть Бог присущ Своему имени при условии благочестивого именования Господа, в этом случае Бог может явить Свои благодатные дары. Имяславцы говорили о безусловном присутствии Господа Иисуса Христа «в имени Иисус–Христовом». Возможность магических спекуляций в этом случае не исключена (ср. Деян. 19: 13–16), и именование будет недостойным, «в суд и во осуждение». «Бог поругаем не бывает» (Гал. 6: 7), и такое призывание имени Божия будет во вред дерзнувшего с нечистым сердцем приступить к святыне.

Мнение Троицкого о том, что святыня обретает силу при условии достойного прикосновения закрепилось в качестве решение этого вопроса в его крайнем выражении: в протестантском богословии таинство действенно только при наличии активной положительной человеческой составляющей. Недаром защитники имяславия обвиняли членов Синода в «протестантствовании»,[134] «религиозном субъективизме»[135] и «радикальном номинализме».[136] С.В. Троицкий признавал объективность и Божество имени и Божественного откровения и на основании его тезисов, приведенных в заключении доклада «Афонская смута», был шанс найти компромиссные вероисповедные формулы. Но тенденциозность взяла верх, и диалог прервало появление официального осуждения и «Послания Святейшего Синода» от 18 мая 1913 года, в котором напрочь отрицалась возможность присутствия Бога в Его имени. После этого поток взаимных обвинений со страниц листовок, брошюр, церковных и светских периодических изданий многократно увеличился, книгу отца Илариона «На горах Кавказа» было приказано изъять из монастырских библиотек.

 

8. УДАЛЕНИЕ РУССКИХ ИМЯСЛАВЦЕВ С АФОНА

Святейший Синод по настоянию митрополита Петербургского Владимира командирует архиепископа Никона и С.В. Троицкого на Афон для прекращения смуты. На Святую Гору Никон в сопровождении С.В. Троицкого, В.С. Щербины, генерального консула в Константинополе А.Ф. Шебунина, сотрудника консульства Б.С. Серафимова, командира «Донца» З.А. Шепулинского, нескольких офицеров и вооруженных штыками матросов прибывает 4 июня на стационаре «Донец».[137] Архиепископ Никон издает серию листовок с призывами к монахам–имяславцам отказаться от догматических исследований и примириться с Церковью, чтобы не подвергнуться суду и отлучению. Никон проводит беседы с отдельными лицами или целыми группами «зараженных», но все увещевания остаются без ответа – монахи называют Никона «масоном и еретиком».

Вслед за архиепископом вечером 11 июня к Афонской Горе подходит пароход «Царь» с 5 офицерами и 118 солдатами на борту, солдаты занимают Пантелеимонов монастырь. В тот же день после поздней литургии под охраной солдат в Покровском соборе архиепископ Никон пытался склонить имяславцев к отказу от «нового учения».

В 1913 году на страницах «Русского слова» была опубликована заметка, в которой роль владыки Никона в состоявшемся диспуте, предстает не в лучшем свете: «Вы, – говорил архипастырь, потрясая посохом, – каждое имя считаете за Бога. Так я скажу вам, что каждое имя Божие не есть Бог. И червяку имя только "червяк", а вы, пожалуй, скажете: "и червяк – Бог". Сын есть меньше Отца. Сам Иисус сказал, что "Отец есть более Меня". Вы скажете, что у вас и Христос – Бог...». Профессор Троицкий попытался поправить Никона: «Владыко, Христос – Бог! И на отпусте говорится: "Христос истинный Бог наш..."». Но владыка Никон, стуча о пол посохом, кричал: «Никто не смей мне возражать. Даже Англия и Франция так веруют, как я говорю...». Возмущенным монахам не дают возможности возражать. На замечание о том, что если имя Божие не есть Бог, то слова Псалтири «Хвалите имя Господне, хвалите, рабы Господа» надо произносить «Хвалите Бога Господа...» владыка в запале отвечал: «Да, так и нужно!». «Тогда нужно все книги переписать», – замечает монах. «И перепишем со временем! Все книги перепишем!» – заявил владыка. Нужно ли говорить, что после этих слов храм захлестнула буря возмущения, и архиепископу пришлось скрыться в алтаре.[138]

Таково описание визита владыки Никона на Афон со стороны, сочувствовавшей гонимым монахам. Сам архиепископ писал о своей поездке на старый Афон иначе. По его свидетельству, к моменту прибытия обстановка на Святой Горе постепенно выходила из–под контроля властей, имяславцы за богослужением «не поминали ни Патриарха, ни Синода, ни игумена», несогласных с ними называли «"масонами, богохульниками, иудами–предателями, арианами", отплевываясь от них, как от нечистых, зараженных людей».

Представители Протата официально заявили, что «еретики ни в коем случае оставаться на Афоне не могут, и если мы (владыка Никон и консул с прибывшими солдатами – РЕД.) их не удалим, то это сделают сами греки, несмотря ни на какие протесты кого бы то ни было [...] Теперь здесь хозяева не турки, а греки, которые легко могли бы прислать хоть целый полк из Солуня».[139] В этом случае при попустительстве Св. Синода и МИДа русские могли бы полностью лишиться своего присутствия на Афоне, и все русские монастыри оказались бы в руках греков.

29 июня владыка Никон обратился к афонским монахам с обращением «Мое доброе слово "имяславцам"», где еще раз укорял монахов в непослушании Константинопольскому Патриарху и Российскому Св. Синоду, «умолял» прекратить лжемудрствования и «сжечь свои тетради». В Открытом письме архиепископу Никону иеросхимонах Антоний обвинял последнего в том, что «Доброе слово» написано спустя 24 дня после прибытия Никона на Афон. «Когда же хотя один раз за это время вы обратились к имяславцам хоть с одним добрым словом? И сие ваше, так называемое, «доброе слово» не было вами сказано, но лишь написано к 29–му июню, т.е. тогда, когда вы уже все подготовили к избиению имяславцев и изгнанию из их духовного отечества. Итак это ваше доброе слово могли имяславцы прочесть только накануне своего избиения», – писал Булатович. На слова Никона о том, что он обращается к монашеской совести имяславцев «после многих увещаний, разъяснений, свидетельств и доказательств посредством выписок из Святых Отцов и Учителей Церкви», о. Антоний возразил: «Когда же и где происходили эти упоминаемые вами многие "увещания [...]"? На Афоне вы всего дважды, кажется, съезжали на берег в течение целого месяца. За эти ваши два съезда были ли с вашей стороны какие либо увещания? [...] Не ультиматум ли представили вы имяславцам, требуя от них подписи под грамотою Патриарха и под посланием Синода»?[140]

Все попытки «обращения» имяславцев успехом не увенчались, поэтому владыка Никон приступил к активному искоренению «ереси» на Афоне – с 14 по 17 июня проводилась перепись имяславцев Пантелеимонова монастыря. Результаты переписи: имяборцев – 661, имяславцев – 517, не явилось – 360.[141] Таким образом, можно сказать, что, несмотря на усилия представителей церковной власти, большая часть насельников Пантелеимонова монастыря (около тысячи) поддерживали имяславие.

2 июля на заседании Комиссии при Правлении Добровольного Флота было решено отправить на Афон пароход «Херсон» с целью выдворения монахов, «увлекшихся ересью Булатовича и [...] не признающих власти ни Святейшего Синода, ни Вселенского Патриарха, проявляющих в своих воззрениях и выступлениях явно революционное настроение». Представитель департамента полиции МВД А.А. Волков предложил после доставки монахов в Одессу «передать отступников духовному суду, лишить сана и представить затем в распоряжение гражданских властей», Комиссией это предложение было одобрено.[142] Просьба о предоставлении парохода была направлена послом М.Н. Гирсом, руководствовавшимся в своих действиях позицией архиепископа Антония (Храповицкого).

К Свято–Пантелеимонову монастырю пароход подошел к 3 июля. После этого началось насильственное выдворение имяславцев из Пантелеимонова монастыря и Андреевского скита. Отец Антоний (Булатович) со слов монахов, присутствовавших при «зачистке» монастыря, писал: «безоружных, совершавших церковное служение иноков, подвергли неслыханному истязанию – их в продолжении целого часа окатывали в упор из двух шлангов сильнейшей струей холодной горной воды, сбивая с ног, поражая как сильнейшими ударами лицо и тело».[143] Заранее подпоенные, полупьяные солдаты штыками и прикладами выталкивали монахов за пределы обители. Монахов растаскивали пожарными крюками и баграми, хватали за волосы, бросали на пол, били ногами, сбрасывали по мокрым лестницам с четвертого этажа, сознательно оскорблялись святые иконы, принадлежавшие гонимым инокам. Больших жертв удалось избежать только из–за крайнего незлобия монахов, которые не оказывали никакого сопротивления солдатам и помощникам игумена Мисаила. Но все же в ту ночь было похоронено четверо убитых,[144] а раненых, пострадавших от холодного оружия, зарегистрировано 40 человек.[145]

Согласно свидетельствам имяславцев, «монастырь превратился в поле сражения: коридоры были окровавлены, по всему двору видна была кровь, смешанная с водою; в некоторых местах выстланного камнями двора стояли целые лужи крови».[146] Подобная же картина предстает перед нами при ознакомлении со свидетельством иеросхимонаха Николая (Иванова), стоявшего в первых рядах монахов, во время обливания их ледяной водой: «В то время (3–го июля), когда была в коридоре поливка из пожарных труб холодной водой братии, я в полном монашеском облачении и в епитрахили, с иконой Божией Матери в руках, во время ужасной поливки стоял впереди. Когда всех измочили, многих сбили с ног, и они в одежде с иконами и крестами лежали на полу в воде, тогда набросились на меня два офицера 50–го Белостокского полка, один по фамилии Мунзов, а другой неизвестен, которые моею епитрахилью чуть было не задушили меня. Они, сорвав с меня епитрахиль, рясу, схиму, их бросили на пол в воду и топтались по ним. Затем вырвали у меня из рук икону Божией Матери и ею два раза сильно ударили меня по голове, потом стали бить меня иконою же по всему телу, я упал на пол в воду, они и лежащего меня продолжали бить и, бив до полусмерти, бросили на пол в воду и самую св. икону Божией Матери, разбивая ее на мелкие части, топтались по ней ногами, а солдаты, тут бывшие, били меня прикладами и ногами; а потом те же два офицера и еще два солдата, приподняв меня кверху, сильно ударили меня о каменный пол, я лишился чувств. Не могу определить времени моего бесчувствия. Когда же я стал приходить в чувство и, открыв глаза, стал ощущать сильную боль тела от побоев, и так как я лежал в коридоре в поперек, то по мне солдаты топтались ногами и через меня таскали в просфорную мертвых – убитых монахов (я заметил только двух). Затем один солдат, схватив меня за ногу, потащил меня по полу к просфорне, где складывали убитых монахов; дотащив меня до просфорни, солдат, заметив, что я жив, бросил мою ногу и спросил меня: "Батюшка, ты живой?" Я ответил: "Живой!". "Так вставай",– сказал мне солдат. "Не могу",– ответил я. В это время подошел другой солдат, они вдвоем приподняли меня и, поставив на ноги, сказали "иди", но я не мог сам идти. Тогда они начали ругать меня скверными словами, и в то время один солдат сильно ударил меня прикладом ружья в плечи, я снова упал и лежал на полу без чувств. Когда же стал приходить в чувство, я оказался сброшенным уже внизу во дворе, около библиотеки. Опомнившись немного, я с трудом поднялся на ноги и, неоднократно падавши, оттуда вышел сам, дошел до переплетни и там, облокотившись о стол, отдыхал, дабы прийти более в чувство. В это время увидел меня монах Моисей (игуменский повар), возмущавший солдат на избиение монахов; у него была через плечо шашка офицера Мунзова. Монах Моисей, ругая меня скверными словами, подбежал ко мне, вынув из ножен шашку, и ею хотел меня зарубить, но подоспевший солдат, удержав руку убийцы, оттолкнул его с криком: "Не смей это делать", и спас меня от смерти. Этот солдат взял меня под руку и повел к другим солдатам, стоявшим в два ряда около храма святителя Митрофана, и, передав им меня, сказал: "Отведите его на низ". Два солдата взяли меня под руки, повели вниз по лестнице к храму Успения Божией Матери. На половине лестницы оба солдата ударили меня прикладами и толкнули вниз, где, сильно ударившись о каменную мостовую, лежал без чувств – не знаю, сколько время. Когда же несли меня четыре солдата из обители, то около святых ворот я мог открыть глаза и увидел стоявшего там консула Шебунина, который говорил солдатам: "Несите его, чёрта, на пристань и отправьте на пароход Херсон"».[147]

Архиепископ Никон в докладе Святейшему Синоду о раненых монахах говорит как о якобы «оцарапанных» иконами. В его донесении выдворение имяславцев выглядит следующим образом: «Почти три часа увещевали "имеславцев" добровольно идти на пароход: успеха не было. По–видимому, им хотелось вызвать кровопролитие, дабы приобрести славу мучеников; в то же время они, конечно, были уверены, что кровопролитие допущено не будет ни в каком случае, и вот, чтобы поиздеваться над правительственной властью и оттянуть время, они упорно противились: пели, молились, клали поклоны. Вообще, кощунственное отношение к святыне и молитве проявлялось в целях демонстративных постоянно: иконами защищались, пением отвлекали внимание, с пением потом плыли на лодке на "Херсон". Наконец, рожок заиграл «стрелять». Это было сигналом для открытия кранов водопровода. Вместо выстрелов пущены в ход пожарные трубы. Понятно, при этом не обошлось без царапин у тех, кто старался защитить себя от сильной струи воды доскою или иконою. Только тогда упорствующие бросились бежать. Их направляли на "Херсон". "Раненых", то есть оцарапанных, оказалось около 25 человек, которым раны были перевязаны нашим судовым врачом, а через два–три дня повязки были уже сняты».[148]

Сам Владыка Никон во время побоища в Пантелеимоновом монастыре осмотрительно не присутствовал (!!!), а находился на «Донце».

На пароходе «Херсон» в Одессу был вывезен 621 монах (из них насельников Пантелеимонова монастыря – 418, Андреевского скита – 183). Иноки Андреевского скита сопротивления не оказали, противники имяславцев объясняли покорность «имябожников» Андреевского скита тем, что они были уверены: пароход прислан Государем по ходатайству Булатовича для отправки имяславцев в специально отведенный для них российский монастырь.[149] Остаток имяславцев числом 212 был посажен на пароход «Чихачев» чуть позже и 17 июля был доставлен в Одессу.

В Одессе монахи подверглись подробному дознанию для выяснения личности и степени причастности к беспорядкам. Решение официальных лиц было довольно суровым: «Лица, признанные в сане и монашестве русскою церковною властью, в числе 8 были отправлены на подворье Андреевского скита. 40 человек, обвиняемых и подозреваемых в уголовных преступлениях, были отправлены в тюрьму, а остальные были направлены по проходным свидетельствам в мирском одеянии для водворения на родину по местам прописки».[150]

Отец Антоний Булатович послал афонским братиям, находящимся в Одессе, несколько писем, в которых увещал терпеть за Имя Божие. Об этом было доложено Синоду письмом архиеп. Херсонского и Одесского Назария. В письме архиеп. Назарий указывал также, что не все иерархи Православной Церкви разделяют взгляды Синода и солидарны с изданным разъяснением "ереси" имяславцев. Он называет имена еп. Феофана и опального еп. Гермогена и приводит содержание письма, написанного еп. Гермогеном к о. Антонию об имени "Иисус". Синод решил выяснить отношения еп. Гермогена и послать ему официальный запрос. Отцу Антонию Синод послал указ с запрещением проповеди своей ереси, с угрозой в случае неподчинения высылки из России.[151]

Опальный еп. Гермоген (Долганев) прислал в Синод письмо с ответом на запрос, как он относится к учению имяславцев. В ответе он резко критикует деятельность Синода, архиеп. Никона и обер–прокурора. Ответ еп. Гермогена произвел ошеломляющее впечатление в "духовных сферах". Теперь не может быть речи о назначении Гермогена на самостоятельную кафедру. Правительство также недовольно, и князь Урусов командирован на Афон.[152]

9 августа в Синод явился уполномоченный от 614 высланных монахов и подал прошение о пересмотре дела. В прошении содержалась жалоба на еп. Никона. Еп. Никон, прибыв на Афон, стал раздавать привезенные им брошюры "Великое искушение вокруг имени Божия". Иноки сначала охотно брали их, но когда вместо Св. Отцов они обнаружили там ссылки на Талмуд и других нехристианских авторов, то взволновались еще больше. Заметив свой промах, еп. Никон чрез архим. Мисаила стал отбирать назад брошюры, предлагая по 45 коп. за штуку, и потом приказал потопить их в море.[153]

Однако, указом Синода от 24 августа 1913 года иноки, не принявшие Послания Святйшего Синода, запрещались в священнослужении и причащении Святых Тайн. В ознаменование окончания борьбы с имяславцами Патриарх Герман V наградил архимандрита и наместника Пантелеимонова монастыря золотыми наперстными крестами и грамотами. В послании к Святейшему Синоду Патриарх выразил пожелание, чтобы лица, изгнанные с Афона, даже при раскаянии не могли быть возвращены на Афон. Именно эта цель, т.е. ослабление русского влияния на Афоне, по мнению многих исследователей, преследовалась Греческой Церковью во время борьбы с русскими имяславцами.

Так, один из них пишет: «Попытаемся ответить на вопрос: чем, помимо причин богословского и дисциплинарного характера, объясняется однозначно негативная позиция, занятая Константинопольским Патриархом и афонским кинотом по отношению к имяславцам? Что касается позиции кинота, то в ее формировании далеко не последнюю роль играла многолетняя антипатия греков к русским и вообще к славянам, существовавшая на Афоне при турках[154] и заметно усилившаяся после перехода Афона под власть Греции. В то время русские на Афоне по численности значительно превосходили греков.[155] Между тем, по уставу Святой Горы, в киноте они имели лишь одного антипросопа (представителя), тогда как греческие монастыри представляли 17 антипросопов. Греки были заинтересованы в уменьшении влияния русских, тем более, что Россия участвовала в решении дальнейшей политической судьбы Афона. Враждебное отношение греков к русским стало особенно явным после того, как Россия предложила проект, по которому Афон должен был стать независимой монашеской республикой под общим протекторатом государств, в которых большинство населения принадлежит к Православной Церкви. Греческие монахи Афона развернули ожесточенную агитацию против этого проекта: 11 февраля 1913 года они заявили от имени 17 греческих монастырей, что предложенная реформа противна канонам и афонскому уставу.[156] Понятно, что в такой обстановке нанести удар по русскому монашеству, скомпрометировать русских иноков, объявив их еретиками, и выслать их с Афона было грекам чрезвычайно выгодно.[157]

Не удивительно и то, что в этом желании афонских греков поддерживал Константинопольский Патриарх, со времени падения Константинополя в середине XV века считавшийся греческим "этнархом", т. е. блюстителем интересов греческой нации. Одной из постоянных забот Константинополя было ослабление русского влияния на Балканах и, в частности, на Афоне. Тот факт, что количество насельников Свято–Пантелеимонова монастыря и русских скитов на Афоне превышало количество греческих монахов во всех остальных афонских монастырях вместе взятых, не мог оставить константинопольских греков вполне равнодушными. Разгром имяславцев был хорошим поводом значительно сократить число русских монахов на Афоне, причем сделать это руками самих же русских.

Необходимо в заключение настоящей главы указать на роль российского посольства в Константинополе, оказавшего прямое влияние на формирование позиции Константинопольского Патриарха в отношении имяславцев. "Афонская трагедия в значительной части есть "трагедия" нашего константинопольского посольства", – писала газета "Русское слово" в феврале 1914 года. В газете цитировались слова Булатовича: "Нас можно было судить за ересь, заточить по суду, анафематствовать; словом, наложить церковные наказания. Но того, что делало с нами посольство, делать было нельзя. Разве мы – неприятели, воюющие с Россией?"[158] О роли посольства в афонских событиях на Поместном Соборе 1917–1918 годов свидетельствовал участник тех событий П. Б. Мансуров:

«Наше константинопольское посольство всегда очень вовлекалось в церковные дела, считая себя представителем и церковных интересов России, тем более, что тогда наш Синод сносился с Православными Церквами через Министерство иностранных дел. Бывший во время афонской смуты в Константинополе наш посол М. Н. Гирс привык вести церковные дела, но не интересовался их специально церковной сутью.[159] Он и к афонской смуте отнесся, как к нарушению порядка и подрыву престижа русской власти и русских привилегий на Афоне. Принципиальным руководством в отношении к афонским спорам служил для него взгляд архиепископа Харьковского Антония [...] пользующегося в Константинополе авторитетом. Посол потребовал от Константинопольского Патриарха скорейшего прекращения афонского "бунта невежественных монахов". Патриарх Герман, который сам в этот вопрос не вникал и основывался на взглядах архиепископа Антония, принялся торопить Халкинскую школу, чтобы она поскорее дала свое заключение об афонской смуте. Посылая меня на Афон, посол указывал мне, что надо действовать решительно, и доставил в [мое] распоряжение свой военный стационер. И все посольство наше в Константинополе было настроено подобным образом».[160]

Приведенный рассказ, на наш взгляд, является весьма убедительным доказательством того факта, что в своей политике по отношению к имяславцам Константинопольский Патриарх был не свободен. Цепочка, как видим, выстраивается следующим образом: архиепископ Антоний (Храповицкий) влияет на посла М. Н. Гирса, тот оказывает давление на Патриарха, а Патриарх, в свою очередь, торопит Халкинскую школу. При этом у всех есть своя заинтересованность в скорейшем прекращении "афонской смуты": сам архиепископ Антоний видит в имяславии хлыстовское сумасбродство, посол Гирс считает, что афонские волнения наносят ущерб российским интересам, Константинопольский Патриарх надеется, разгромив имяславцев, уменьшить влияние русских на Афоне.

Члены российского Синода в начале 1913 года, по–видимому, не сознавали, что, оказывая давление на Константинопольского Патриарха, они, что называется, рубят сук, на котором сами сидят. Константинополь же, напротив, воспользовался ситуацией с максимальной для себя выгодой. Русские синодалы оценили хитроумие Константинополя лишь с большим опозданием: когда 11 декабря 1913 года Патриарх Герман V сообщил Синоду Российской Церкви свое решение о недопущении на Афон даже тех русских иноков, которые принесут раскаяние в "ереси имябожия" ("так как не невероятно, чтобы эти лица, даже и проявив раскаяние, причинили беспокойство и доставили соблазн, опять являясь на Святую Гору"[161]), Синод счел, что это решение "ставит под вопpoc искренность и внутреннюю убедительность и чистоту намерений и планов фанариотов".[162] Удивительно, что столь дальновидные церковные политики, как архиепископ Антоний (Храповицкий) и архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), заседавшие тогда в Синоде, не только не усомнились в "искренности" и "чистоте намерений" Константинополя годом ранее, когда катастрофу еще можно было предотвратить, но и сами способствовали претворению этих намерений в жизнь.»[163]

 

9. СУД МОСКОВСКОЙ СИНОДАЛЬНОЙ КОНТОРЫ

По завершении расправы над непокорными монахами журнал «Русский инок» опубликовал заметку под названием: «Благодарность Государю за освобождение Афона от революционеров и сектантов», в которой цитировал благодарственную телеграмму архимандрита Пантелеимонова монастыря Мисаила. В адрес Императора отец Мисаил, собственноручно уничтоживший в свое время имяборческий «Акт о недостопоклоняемости имени "Иисус"» и подписавший имяславское исповедание, выражал «усерднейшую благодарность за освобождение [...] монастыря от грозившей ему со стороны революционеров и сектантов опасности разорения».[164] 24 августа обер–прокурор Синода В.К Саблер представил Государю записку игумена Иеронима аналогичного содержания, записка была датирована 3–м июля.

В ответ на несправедливо присвоенные имяславцам клички, о. Антоний (Булатович) пишет Открытое письмо архимандриту Мисаилу, в котором с гневом в резкой форме отвергает воздвигнутые на них обвинения: «да падет же это имя "сектанты" на вашу собственную голову, как некогда имя "идолопоклонники", коим иконоборцы клеймили православных исповедников и почитателей святых икон, пало на их–же главу, и мнившие себя около двух столетий православными: и цари, и архиереи, и ученые, и игумены, и всякие властные лица, яро преследовавшие мечем и огнем почитателей икон, ныне предаются ежегодно в Неделю Православия анафеме! [...] Слово "революционер" означает противника существующего государственного строя. Но таковыми по всей справедливости есте вы и единомысленные с вами, по крайней мере, это можно сказать о главарях вашей имяборческой партии, ибо всем на Афоне известна их антидинастическая проповедь в 1905 году. Теперь ваши главари заделались монархистами, что же касается до нас, то мы никогда ими быть не переставали и не перестанем! [...] Наш Великий Государь весьма премудро ответил на вашу безумную телеграмму: "Желаю Пантелеимоновскому монастырю мира, тишины и благочестия". Присоединяемся и мы самым искренним образом к сему благопожеланию, но, увы, оно не исполнимо, ибо вы отреклись от Имени Иисусова [...]. Где ваши старцы–подвижники? Все изгнаны! Где самые теплые, горящие верою христолюбцы? Все изгнаны»![165]

В конце сентября в Алупке Николай II принял наместника Пантелеимонова монастыря иеромонаха Иакинфа и духовника иеромонаха Мелитона. Иеромонахи благодарили Государя «за спасение от гибели». Царь, в свою очередь, интересовался обстоятельствами происшедших беспорядков и выразил пожелание «чтобы впредь не повторялись такие печальные события».[166] Николай II все последнее время следил за конфликтом, и командирование архиепископа Никона, отправка на Афон солдат происходили с санкции Императора. Уже 17 июля, т.е. по истечении двух недель после начала силовых действий против имяславцев на Афоне, Император заслушал доклад обер–прокурора об этом событии. Вечером того же дня Николай II с Императрицей встречались с Григорием Распутиным, имевшим в то время определенное влияние на царскую семью. Сам Распутин был горячим сторонником имяславских идей, и его мнение не могло не быть услышано Государем Императором.

Желая выслушать обе противостоящие стороны, 13 февраля 1914 года Николай II принял в Царском Селе депутацию из четырех афонских старцев, изгнанных с Афона за исповедание имяславия: иеросхимонаха Николая, схимонаха Исаакия, схимонаха Мартиниана и монаха Манассию. По свидетельствам имяславцев, Государь "принял их очень милостиво, выслушал всю историю их удаления с Афона и обещал им свое содействие к мирному урегулированию их дела, а Ее Императорское Величество [...] настолько была растрогана их печальной повестью, что не могла удержаться от слез".[167] В ходе беседы Государь, между прочим, пообещал инокам, что их вопрос будет разобран Церковным Собором.[168] После встречи Николай II записывает в дневнике: "Приняли четырех афонских старцев из изгнанных оттуда".[169]

На высочайшую аудиенцию афонских монахов сопровождали редактор "Дыма отечества" А. Л. Гарязин и, по поручению обер–прокурора Синода Саблера, экзекутор канцелярии обер–прокурора М. Шергин. По окончании аудиенции афонцы поделились с Шергиным своими впечатлениями, которые он изложил в докладной записке, датированной 14–м февраля 1914 года:

«Монашествующие вернулись из дворца в самом радостном настроении, глубоко растроганные оказанным им Высочайшим вниманием. По их словам, после получасового ожидания во Дворце, они были удостоены милостивой беседы с Государем Императором и Государыней Императрицей Александрой Феодоровной в продолжение приблизительно 40 мин[ут], причем в комнате, где велась беседа, из свиты никто не присутствовал. В конце Аудиенции, на просьбу монашествующих о даровании им Высокой милости лицезреть Наследника Цесаревича, в комнату вошел Его Императорское Высочество и подал монахам руку, которую те поцеловали, а один из них, в благоговейном чувстве склонившись перед Царственным отроком, облобызал Его в голову. Затем Высокомилостивая Аудиенция была закончена и монашествующие доставлены на вокзал».[170]

В архиве священника Павла Флоренского сохранилась литография письма, в котором сами имяславцы рассказывают о своей встрече с Государем Императором:

«Государь умудрил нас грешных во всех подробностях доложить Ему о гонении, Имени Христа ради, на нас "имяславцев", о лишении нас Св. причастия, обращении нас в мирское состояние и о всех тех муках, которые мы претерпели при аресте нас на Афоне и выдворении в Россию, а также о тяжелом житии нашем в настоящее время без святой обители.

Просили мы Батюшку Государя нашего повелеть по справедливости рассмотреть дело наше и дать всем нам, инокам афонским, насильственно выдворенным в Россию, вновь соединиться в одной общей обители для дальнейшего служения Господу Богу нашему.

Наши смиренные слова были милостиво и умиленно выслушаны Государем, и дал Он нам полную надежду на скорое окончание дела и на предоставление нам, инокам Афонским, в недалеком будущем святой обители».[171]

Император не вмешивался в развитие событий, предоставив решать догматические вопросы Синоду. Но уже сам факт высокомилостивого приема «имябожников» направил ход дел в более благоприятное для имяславцев русло.

Немирное положение дел чрезвычайно тяготило имяславскую сторону, они всеми силами пытались найти пути примирения противоборствующих партий. В начале февраля 1914 года иеросхимонах Антоний Булатович подает Прошение в Святейший Правительствующий Синод: «Покорнейше просим Святейший Синод, убедившись в Православии сих наших тезисов, признать, что мы, открыто исповедуя Божественность Имени Божия Иисус, ни в чем не отступили и не отступаем от вероучений и догматов Православной Церкви, и тем дать нам возможность со спокойной совестью предать себя духовному попечению Святейшего Синода и пастырей церковных, и с тем прекратить всякие дальнейшие догматические споры».[172]

Святейший Синод назначил членов суда для рассмотрения Московской Синодальной конторой дела двадцати пяти «имябожников». Начало суда было назначено на первые дни после Фоминой недели. Вследствие бедственного положения изгнанных иноков на родине, в Государственную Думу был подан запрос с просьбой срочно рассмотреть правовое положение лиц, утерявших насильственно монашеский сан. Дума проголосовала против срочности решения этого вопроса, и запрос передали в соответствующую комиссию для подготовки ответа.

В связи с подготовкой суда афонские иноки предприняли ряд встречных шагов. Святейшему Синоду было направлено «Исповедание веры афонских иноков», в котором афонцы просили пересмотра основных богословских положений и выводов, сделанных в Послании Святейшего Синода от 18 мая 1913 года. Отцы повторяли, что «именуя Имя Божие и Имя Иисусово: Богом и Самим Богом» они чужды «как почитания Имени Божиего за сущность Его, так и почитания Имени Божия отдельно от Самого Бога, как какое–то особое Божество, так и обожения самих букв и звуков и случайных мыслей о Боге».[173] «Ибо несогласие руководящих тезисов с учением Святых Отцев не допускает нас принять вызов на Церковный суд и подчиниться его решению»,[174] – резюмировали отцы–имяславцы. Но Синод настаивал на согласии с формулировками Послания и в случае отказа грозил монахам осуждением. Таким образом, суд не затрагивал богословских вопросов и превращался в принуждение к принятию «заведомо неправославного» официального мнения.

В № 15–16 (1914г.) Дым Отечества поместил интервью с одним из уважаемых иерархов, свидетельствующее об отношении части русского епископата к "афонскому делу":

«Среди русских монахов имяславцы пользуются огромным сочувствием, особенно в южных монастырях. Синод знает это и всячески старается затушить афонскую распрю. Мало того, даже среди владык нет единогласия мнений: архиепископ Херсонский находит книгу схимонаха Илариона покоющеюся на святоотеческих канонах, Владыка Полтавский громко порицал действия наших духовных сфер, а заключенный в монастырь строжайший церковник быв. еп. Архангельский Михей открыто признает правильность учения о. Булатовича. Я не читаю светских газет, но для меня непонятна и несимпатична тактика бюрократической партии духовенства, которая преследует имябожцев лишь для того, чтобы не выдать с головой архиеп. Никона и не сознаться в своих ошибках. Учение об Имени Божием нуждается в соборном решении. Это мнение, насколько известно, разделяли еще недавно и Вл. Митрополит киевский, покойный экзарх Грузии Иннокентий, архиеп. Донской Владимир. Мы в провинции иного выхода не видели из создавшегося тупика, но та же бюрократия в мантиях и рясах устроила вместо Собора над целым течением церковной мысли смехотворный суд, где в числе судей нет ни одного специалиста по ересям и богословски образован только викарий Можайский — остальные едва ли владеют хорошо даже греческим языком.

Помимо того суду (это не секрет) даются инструкции: вопрос о прославлении Имени Божия не ставить во всей широте; смягчить и успокоить наиболее популярных столпов еретичества; не выносить крайних решений; обставить дело строжайшей тайной.

А между тем вчера стало определенно известно, что прошение предположено затереть, не дать ему ходу. Боятся, видите ли, развития смуты. Основаниями для подобного шахматного хода служат: 1) подавшие его должны были обращаться в Синод и к архиерею, в епархии коего жительствуют; 2) прошения епископом не должны быть рассматриваемы.

За этими официальными обходами кроется другая мысль: не дать сказать слово пастырям и владыкам, уладить дело в канцеляриях келейным путем. У Булатовича слишком много почитателей среди иноков наших обителей, его отлучение вызовет негодование по адресу Синода — поэтому и хотят найти исход, недопустимый в вопросах веры. Только открытый гласный малый церковный собор может успокоить страсти и выполнить канонические требования».

Отец Антоний, видя бесплодность дискуссии со Святейшим Синодом, 25 марта 1914 года направляет письмо Государю с просьбой о защите. «Суд над нами обставлен так, что он не в силах вынести какого–либо справедливого решения по главному догматическому вопросу о том, есть ли Имя Божие по природе – Бог, или – тварь? Есть ли Имя Божие – Божественная сила, или нечто не существующее реально? Есть ли Имя Божие – освящающая в таинствах Святыня или ничто?», – пишет он.[175] Отец Антоний предлагает создать независимую специальную комиссию из духовных и светских лиц и дать возможность высказаться обеим сторонам. В случае невозможности созыва подобной комиссии, отец Антоний просит дать высочайшее повеление производить суд, руководствуясь не Синодальным посланием, а катехизисом, Священным Писанием и писаниями Святых Отцов. В завершении письма он предостерегает Императора и Россию «от тех бедствий, на которые наталкивают ее последние действия Святейшего Синода». «Если суд Московской Синодальной Конторы состоится в таком виде, в каком он предположен Святейшим Синодом, – писал отец Антоний, – то это неминуемо доведет догматический спор до такого обострения, в котором невозможно уже будет примирить мнения, но возможно будет лишь разделение, а к каким дальнейшим бедствиям это приведет Россию, это ведает один лишь Бог; одно лишь нам известно, что отступление от истинных догматов навлекало на страну и на народ великий гнев Божий и тяжкие кары, от коих да избавит Царствие Господь».[176]

Император был знаком с Булатовичем лично, отзываясь о нем как о «лихом офицере»[177], в бытность свою ротмистром игравшем значительную роль в русско–эфиопских отношениях. Возможно, это придало дополнительный вес обращению. В 1918 году при разборе в синодальном архиве документов, касающихся дела иноков–исповедников имени Господня, было найдено письмо Николая II митрополиту Московскому Макарию (Невскому), датированное апрелем 1914 года, с выражением благоприятного мнения об имяславцах[178]. Сам святитель Макарий подошел к этому вопросу с огромной осторожностью и духовным тактом, он «постарался положить конец розни, затянувшейся из–за смутного времени и, отложив окончательное решение церковного учения об Имени Божием до времени Соборного обсуждения, внес мир и восстановил справедливость. Святейший Синод в лице Высшего Церковного Управления запросил письменно старца схиигумена Германа, настоятеля Зосимовой пустыни, дать свое суждение об афонских спорах об Имени Иисусовом, на что старец отвечал: "Молитва Иисусова есть дело сокровенное, а потому возникшие разногласия следовало бы покрыть любовью", – что и выполнил на деле по велению своей совести и по послушанию митрополит Макарий»[179].

В пасхальные апрельские дни 1914 года обер–прокурор Святейшего Синода В.К. Саблер так же получает записку, подписанную Государем, где говорилось: «Душа моя скорбит об Афонских иноках, у которых отнята радость приобщения Святых Тайн. [...] Забудем распрю: не нам судить о Величайшей святыне – Имени Божием, и тем навлекать гнев Господень на Родину[180]; суд следует отменить и всех иноков по примеру митрополита Флавиана[181] разместить по монастырям, возвратить им монашеский сан и разрешить священнослужение»[182].

Весной 1914 года чувствуется общее потепление отношений власть предержащих к изгнанным афонским инокам. Этому способствовали, во–первых, сочувствие имяславцам Государя и, во–вторых, мощная общественная реакция на действия архиепископа Никона на Афоне, выразившаяся в многочисленных публикациях в российской прессе, а также в активных прениях на эту тему в IV Государственной Думе. Газета «Вечернее время» в марте 1914 года, ссылаясь на неназванного члена Синода, писала: «в принципе уже решено принять меры к тому, чтобы облегчить течение процесса. Так, состав синодальной конторы пополняется на этот случай монастырскими старцами, которые высоко чтут имя Иисусово; при рассмотрении дела в Святейшем Синоде архиепископ Никон будет устранен от участия в заседаниях и т. д.; и если при этом подсудимые не проявят дерзостного неуважения к суду, то все они будут прощены и водворены в монастыри по собственному избранию. Вообще у нас, в Святейшем Синоде, царит в настоящее время такое настроение, что необходимо во что бы то ни стало исправить "оплошность" архиепископа Никона, а при таком настроении вряд ли можно толковать об усилении наказаний».

11 апреля Булатович и его единомышленники направляют в Синод заявление, в котором извещают о своем разрыве с официальной Российской Церковью:

«Мы, нижеподписавшиеся, заявляем Святейшему Синоду, что мы всегда неизменно пребывали и ныне пребываем в учении Святой Православной Церкви и не допускаем себе ни на йоту отступить от вероучения Святой Церкви Православной, понимая его так, как оно изложено в Православном Катехизисе и в Творениях Святых Отцов и как оно доселе понималось Церковью. Ныне же Святейший Синод привлекает нас к суду за "измышление", якобы, "и распространение богохульного и еретического учения о Божестве Имени Божия". Не можем мы согласиться с основательностью этого обвинения, будто исповедание Божества Имени Божия есть учение богохульное и еретическое, ибо оно находит многочисленные подтверждения в творениях Святых Отцов Церкви.

18 мая 1913 года Святейший Синод обратился к нам с Посланием, в коем высказал свои мнения о Имени Божием, которые явно противоречат Православному Катехизису и Отцам Церкви [...]

В наших прошениях Святейшему Синоду мы неоднократно указывали на неправославие этих тезисов и просили пересмотреть и исправить их [...] Однако, Священный Синод не только не внял нашим прошениям, но, продолжая пребывать при тех же мнениях, осудил наше согласное с святоотеческим учением почитание Божества Имени Божьего как ересь и наименовал нас, православных иноков, несправедливым и оскорбительным названием "имябожников". Заключая из этого, что вышесказанное неправильное учение о Имени Божием не есть случайно вкравшаяся ошибка, но принято отныне Синодом бесповоротно, как догмат, мы с прискорбием и с горестью вынуждены, ради сохранения чистоты веры Православной, отложиться от всякого духовного общения с Всероссийским Синодом и со всеми единомышленными с ним впредь до исправления означенных заблуждений и впредь до признания Божества Имени Божия, согласно со Святым Катехизисом и со Святыми Отцами.

Посему мы заявляем также, что на суд Московской Синодальной конторы явиться отказываемся»[183].

Заочный суд все же состоялся. На первых заседаниях, состоявшихся 24 апреля и 1 мая, в лоно Церкви было возвращено 10 иноков. Монахи обещали «пребывать в Церкви до конца дней, храня во всей неповрежденности ее учение и памятуя, что вне Церкви нет спасения», засвидетельствовав свой ответ целованием креста и Евангелия[184].

Перед решающим заседанием Московской Синодальной конторы епископ Верейский Модест (Никитин), на которого были возложены переговоры с монахами–имяславцами, не пожелавшими явиться на суд, провел несколько встреч с их представителями. Для этого он был командирован в Петербург и на станцию Любань Николаевской железной дороги Новгородской губернии, где проживали афонские имяславцы. Воспоминания об этой поездке сохранились в дневниковых записях архиепископа Арсения (Стадницкого), занимавшего в 1914 году новгородскую кафедру и, судя по записям, более сочувствовавшего убеждениям своего близкого знакомого архиепископа Никона. Епископ Модест поделился с архиепископом Арсением следующими своими впечатлениями от встречи с имяславцами: «Иноки–афонцы произвели на меня доброе впечатление. Они смиренны, дорожат догматами Православной Церкви, признают богоучрежденную иерархию. Особенность их мнений об имени Иисуса объяснятся тем, что они не знакомы с нашим общепринятым богословским языком, выражают свои мысли такими словами, которые у нас имеют несколько иной отпечаток. Отец Антоний (Булатович), бывший гвардейский офицер, производит впечатление очень интеллигентного человека, начитанного при этом в святоотеческих творениях. Из продолжительной беседы с ним я вынес впечатление, что душа его болеет от поднятого вокруг его имени шума, который, он боится, может породить мысль, что он будто бы идет против Православной Церкви. Он удивляется, почему его не хотят понять. Он не считает своего мнения об имени Божием догматом, не навязывает его другим, но хочет только, чтобы будущий собор высказался о нем и решил возникший богословский спор.

В Новгородской губернии, возле Любани, в трех избах, помещаются семнадцать иноков–афонцев. После молитвы и краткого моего слова к ним, я предложил им самим сначала высказаться, чем [сл. неразб.] их души, почему они чуждаются нас – архиереев Православной Церкви. Они стали говорить, я же терпеливо слушал их, а затем сам выяснил вопрос, как мог. Беседа наша лилась 6 часов. Я понял их болезнь и вынес убеждение, что они, согласные с догматами Православной Церкви, в своем учении об имени Иисуса также близки к нам, не умея только высказать свои мысли нашим богословским языком. Я видел их слезы от укоризны, что они будто бы имябожники. Я понял, что все души их трепещут при мысли, что их считают неправославными. Я у них увидел благоговение к сану епископа. Я увидел, что и мы с ними, как и прежде, будем славить единым седцем и едиными усты пречестное и великолепное имя Отца и Сына и Святаго Духа»[185].

Отец Антоний выдвинул два условия, в случае выполнения которых возможно возобновление общения со Святейшим Синодом:

1) признание исповедания иноков во всей его полноте за теологумен – частное богословское мнение;

2) отложить окончательное решение данного вопроса до Поместного Собора, иноков призвать к церковному общению, потребовав от них засвидетельствовать свою веру в церковные догматы целованием Креста и Евангелия.

Афонские старцы были более категоричны и не согласились с термином «частное мнение», справедливо считая его унизительным для столь значительного вопроса. В свою очередь, кроме заявления о необходимости соборного обсуждения догматических вопросов, они выдвинули ряд дополнительных требований:

1) Оповестить по епархиям, что они всегда пребывали в Церкви Православной. Наименование «имябожники» – отменяется.

2) Оставить все священнические и монашеские звания.

3) Предоставить скит «Пицунда».

4) Вознаградить изгнанных монахов из сумм тех обителей, которые их изгнали[186].

Результатом разбирательства Московской Синодальной конторы стал оправдательный приговор[187]. Контора в ходе заседания 7 мая сочла Заявление имяславцев об отказе от участия в суде плодом «недостаточного разумения ими своих деяний и намерений», постановив «прекратить судебное о них производство», кроме того Московская Синодальная контора признала, что в исповедании имяславцев «содержатся данные к заключению, что у них нет оснований к отступлению ради учения об именах Божиих от Православной Церкви». «Суд пришел к заключению, что в нас нет того состава преступления, за которое Святейший Синод предал нас церковному суду [...], – писал позже отец Антоний, – и из этого заключил, что мы неповинны в приписанном нам было обожествлении самого тварного имени, взятого в отвлечении от Самого Бога, и, следовательно, что нет для нас оснований отлагаться от церковного общения с иерархией [...], и иерархии нет оснований лишать нас ради нашего боголепного почитания Имени Божия причастия Святых Тайн и Священнослужения»[188].

Святейший Синод заслушал донесение Московской синодальной конторы от 8 мая 1914 года за №1443 на заседании, состоявшемся 10 мая и, несмотря на давление Императора, не согласился утвердить его. Часть афонских иноков постановлением Синода № 4136 от 10 – 24 мая 1914 года была поручена епископу Модесту с помещением в Московском Покровском монастыре и разрешением им рясоношения в монастырях (с сохранением запрета священнослужения и участия в Таинствах). Об иеросхимонахе Антонии и архимандрите Давиде было постановлено иметь особое суждение. В то же время, Синодальной конторе и преосвященному Модесту было поручено «приводить увещаемых иноков к сознанию, что учение имябожников, прописанное в сочинениях иеросхимонаха Антония (Булатовича) и его последователей, осуждено Святейшим Патриархом и Синодом Константинопольской Церкви и Святейшим Синодом Церкви Российской и что, оказывая снисхождение к немощам заблуждающихся, Святейший Синод не изменяет прежнего своего суждения о самом заблуждении»[189].

В дневниковых записях архиепископа Арсения (Стадницкого), датированных маем 1913 года, мы находим следующую характеристику событий, связанных с судом над имяславцами и реакцией на его результаты членов Синода: «[...] явился архиеп. Никон, который и возмущался оборотом дела с имеборцами и двойственною политикою Саблера. Он принес постановление Синода, под которым не хочет подписываться. И действительно, в постановлении Синода обойден вопрос о суде над ними, о его прежнем решении, и в основу поставлено было донесение Модеста, который де был командирован Синодом в Новгородскую губернию, с согласия Новгородского Епархиального Начальства, и в их суждениях не нашел ничего еретического. А посему постановляется разместить их в Московские монастыри, и преимущественно в Знаменский, настоятелем которого состоял еп. Модест, под его руководство. По поводу согласия Новгородского Епарх. Начальства, я сказал, что это – неправда, так как никто меня об этом не спрашивал, и я случайно узнал о поездке еп. Модеста в мою епархию. Никон возмущался такою постановкою дела на основании донесения еп. Модеста, который, вопреки прежнему решению Синода, не находит в исповедании имебожников ничего еретического, а только пустое разногласие мнений, и что имебожники отдаются под руководство еп. Модеста, который сам не разбирается в этих вопросах и не признает в воззрениях их чего либо ложного. Митрополит [Санкт–Петербургский Владимир] возмущался поверхностным отношением к этому вопросу митр. Московского Макария, который живет вне пространства и времени и живет детскими мечтами об Алтае, куда он и отправляется в трехмесячный отпуск. Оказалось, что митр. Макарий получил письмо от Государя, который высказал пожелание покончить это дело миром. С этого же письма Государь собственноручно снял копию и передал Обер–Прокурору для представления Синоду. [...] В проекте постановления Синода сказано, что волю Царскую нужно принять к руководству. Никон возмущался таким постановлением, под которым не пожелал подписаться, не подписались также и другие члены. После переговоров с Саблером и решено было не подписываться членам Синода, а принять – к сведению. Вместе с тем преосв. Никон прочитал проект своего мотивированного отказа от подписи. Тут, между прочим, говорилось, что обязанность Св. Синода, как высшей Церковной власти и блюстителя правой веры, и состоит в том, чтобы обсудить этот вопрос. Вообще очень складно звучит этот отзыв. Я и спрашиваю: "а что же дальше?" – А ничего. "Как ничего?" – Приложат к делу, и больше ничего. – "Неужели такова судьба отдельных мнений? Ведь Царь не есть глава Церкви. Царь есть сын Церкви. Ведь и он может ошибаться. Синод должен блюсти за чистотою веры. В противном случае нужно Синоду, или Вам – уйти на покой. Ведь самодержавие Царя меньше всего должно касаться нашей веры". Со мною согласились, посетовали на порабощение Церкви, но по всему стало видно, что у Никона не станет смелости довести дело до конца, хотя бы ценою покоя»[190].

Таким образом, благодаря позиции членов Синода, принимавших ранее активное участие в борьбе с «имябожием», проект постановления, предоставленный Московской Синодальной конторой, был существенно переработан. Максимальная уступка имяславцам со стороны Синода – это разрешение ношения рясы без возможности священнослужения и причащения.

Указанное Определение Святейшего Синода не было опубликовано. Тщательное сокрытие Определения было мотивировано многими причинами. Во–первых, Синодом руководило два стремления – подтвердить истинность выводов, изложенных в Послании от 18 мая 1913 года и в то же время не встать в открытую оппозицию выводам Московской синодальной конторы и митрополита Макария, авторитетнейшего иерарха Российской Церкви, а также требованиям Государя Императора, Государственной Думы и широких масс общественности. Кроме того, это решение было продиктовано и соображениями икономии: имяславцы, узнав о действительной позиции Синода не смогли бы возвратиться в подчинение ему, а это уже могло грозить расколом. Сведения о решении Московской Синодальной конторы были преданы огласке и получили общественный резонанс, но в официальных церковных органах постановление Синодальной конторы опубликовано не было.

Тем не менее, имяславцы пребывали в полной уверенности в том, что Синод своим постановлением оправдал их упование на имя Божие. Тем более, что в их руки попало письмо епископа Модеста к издателю журнала «Дым Отечества» А. Л. Гарязину следующего содержания: «Благодарение Господу Богу, все иноки–имяславцы оказались истинными чадами Церкви. Отец Антоний и виденные мною иноки Афонские назначены в число братии Знаменского монастыря. Употреблю все усилия, чтобы они остались пребыванием своим довольны [...] Разность мнений не должна мешать единению и любви. Так было прежде (школы Антиохийская, Александрийская и др.), когда допускалось существование в Церкви мнений, которые потом Собором или объявлялись догматом или отвергались»[191].

Информация о заседании Синода 10 мая была тщательно скрыта от церковной общественности. Сведения о суде Московской Синодальной конторы, напротив, нашли отражение на страницах прессы и вызвали широкий общественный резонанс. Прежде всего, отозвались сами имяславцы, в том числе те, которые 11 апреля заявили о своем "отложении" от общения с Синодом. 18 мая они направили на имя митрополита Макария заявление, в котором писали:

«С искреннею любовью припадая к стопам Вашего Высокопреосвященства, мы приносим глубочайшую благодарность за то, что Вы, Владыко святый, совместно с подведомственными Вам иерархами, не оставив вящую закона справедливость, милость и веру, сняли с нас несправедливое обвинение в ереси. Поэтому мы заявляем, что берем обратно поданное нами 11 апреля сего года в Святейший Правительствующий Синод заявление об отложении от него. Причины, вынудившие нас на сей шаг, ныне устранены, ибо ошибочно и соблазнительно выраженные в синодальном послании от 18 марта 1913 года тезисы, как видно из дела, оставлены в стороне. Просим это наше заявление довести до сведения Святейшего Синода. Заявляем также, что мы со спокойною духовною совестью возвращаемся к послушанию синодальной иерархии и готовы вверить себя окормлению Вашего Высокопреосвященства»[192].

Далее в заявлении имяславцы говорят, что они свое учение "не возводят на степень догмата, ибо оно соборно еще не формулировано", однако ожидают, что "на предстоящем Соборе оно будет формулировано и догматизировано". Авторы заявления просят митрополита Макария доложить Синоду, что они остаются "глубоко оскорбленными словами и действиями архиепископов Антония и Никона". Архиепископ Антоний при этом назван "главным виновником афонской смуты", ибо "он возмутил духовное чувство иноков своими хульными выходками против Имени Иисуса". По поводу "многих клевет" архиепископа Никона в адрес имяславцев, а также бедствий, которые он причинил им "своим жестокосердием и несправедливостью", в заявлении говорится: "Сие да простит ему Господь Бог и мы прощаем". Заявление завершается просьбой о ходатайстве перед Его Императорским Величеством о предоставлении имяславцам скита "Пицунда" на Кавказе с тем, чтобы содержание его было обеспечено "соответствующей долей капитала Пантелеимоновского и Андреевского монастырей, хранящегося в Государственном банке"[193].

Все же слухи об истинном положении дел доходили до монахов, и они обратились к епископу Модесту с письменной просьбой сообщить им действительное синодальное решение их участи. Отец Антоний непосредственно от обер–прокурора Саблера получил формальную выписку из постановления Святейшего Синода, «содержащую урезанный текст этого определения с искажением смысла его в обратный, оправдательный для учения имябожников»[194]. Узнав в 1918 году от своих противников о полной форме Указа, отец Антоний в Заявлении на имя Патриарха и Святейшего Синода писал: «Если бы эта оговорка не была бы от нас скрыта, то едва ли бы мы решились возвратиться к церковному общению»[195].

Тем не менее небольшая часть иноков–имяславцев вернулась к общению с церковной властью. Широкой огласки в церковных кругах решение Суда Синодальной конторы не получило. Епархиальные священники продолжали руководствоваться указом Святейшего Синода от 29 августа 1913 года, не допуская подозреваемых в «имябожничестве» ко Святому Причастию и лишая возможности участия в других таинствах без письменного отречения от ереси.

 

10. ИМЯСЛАВЦЫ НА ПОЛЯХ СРАЖЕНИЙ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

19 июля 1914 года Германия и Австрия объявили войну России. 20 июля на торжественном молебне в Зимнем дворце Государь Император Николай II объявил о вступлении России в войну. Это известие вызвало взрыв патриотических чувств во всех слоях российского населения. "Война сразу стала популярной, ибо Германия и Австрия подняли меч на Россию, заступившуюся за сербов. Русскому народу всегда были по сердцу освободительные войны".[196] В течение первых месяцев войны народ был охвачен энтузиазмом. На фронт потянулись эшелоны с добровольцами, среди которых были и крестьяне, и рабочие, и разночинцы, и представители интеллигенции, и аристократы.

Многие священнослужители, в том числе несколько епископов, подали прошение о назначении полковыми священниками в действующую армию. Среди клириков, подавших таковое прошение, был и иеросхимонах Антоний (Булатович). В августе 1914 года он отправился в Петербург для ходатайства перед Синодом "о разрешении [...] посвятить себя на обслуживание духовных нужд христолюбивых воинов".[197 В руках Булатовича было и рекомендательное письмо епископа Верейского Модеста на имя обер–прокурора Саблера:

«Податель сего – иеромосхимонах Антоний (Булатович), явившись ко мне из данного ему отпуска, заявил мне о своем желании и готовности посвятить свои силы на дело священнослужения среди воюющей братии или среди раненых и просил ходатайства моего о командировке его в качестве священника в действующую армию или в какой–либо из находящихся в действующей армии госпиталей. Это же свое желание отец Антоний высказал и Высокопреосвященнейшему митрополиту Макарию, прося его благословения на ходатайство о сем деле, которое от него и получил. Со своей стороны я не видел бы препятствия к осуществлению этого желания отца Антония, ибо, поскольку я его узнал, он далек от мысли внести какую–либо пропаганду своих идей среди массы и если просится на войну, то совершенно искренно желая положить душу свою за други своя [...] С подобной же просьбой – командировать на войну в качестве священнослужителей – обращались ко мне и некоторые другие иеромонахи [...] проживающие во вверенном мне Покровском монастыре. Думаю, что если бы дано было разрешение отправиться им на войну по снятии с них запрещения, то это тоже способствовало бы скорейшей ликвидации всего афонского дела».[198]

Получив это письмо, Саблер решил не выносить дело на обсуждение Синода, а ограничился приватной беседой с первенствующим членом Синода митрополитом Киевским Владимиром. Последний, по словам Саблера, "со своей стороны находил бы возможным удовлетворить упомянутое желание афонских иноков, разрешив священно–служение на все время военных действий тем из них, кои имеют священный сан". Сообщая об этом разговоре в письме от 1 сентября 1914 года на имя митрополита Московского Макария, Саблер просит последнего "преподать пребывающим как в Покровском монастыре, так и в иных местах афонским инокам свое благословение на отбытие в действующую армию" и разрешить им священное служение.[199] Уже 4 сентября епископ Модест уведомляет Саблера о том, что митрополит Макарий разрешил в священнослужении архимандрита Давида (Мухранова), иеросхимонаха Антония (Булатовича) и еще 12 иеромонахов. А 17 сентября епископ Модест обращается к обер–прокурору с ходатайством о разрешении всем инокам–имяславцам причащаться Святых Тайн:

«Разрешенные в священнослужении иеромонахи–афонцы почти все находятся ныне в русской армии. Простые монахи–афонцы, кроме стариков, отправились также на войну в качестве санитаров [...] Доводя о сем до сведения Вашего Высокопревосходительства, я почтительнейше прошу ходатайства Вашего Высокопревосходительства о разрешении всем афонцам–монахам причащаться Святым Христовым Тайнам, так как их подвиг служения раненым воинам заслуживает того, чтобы церковная власть, снизойдя к их немощам, не лишила бы их Святого Причастия. Многим из них, быть может, придется умереть на поле брани».[200]

Епископ Модест также указывал на необходимость опубликовать в "Церковных ведомостях" информацию о разрешении афонским инокам приступать к Причастию. Такой публикации не последовало.

Благодаря действиям епископа Модеста и митрополита Макария многие имяславцы в священном сане получили разрешение в священнослужении и были отправлены на фронт в качестве полковых священников. Иным было положение простых монахов, не имевших священного сана. Большинство из них продолжало проживать по месту прописки: лишенные монашеского звания и возможности причащаться Святых Тайн, они были изгоями даже в своих родных городах и селах. После объявления войны трудность их положения усугубилась из–за того, что их начали призывать на фронт в качестве простых солдат. Многие иноки считали для себя неприемлемым брать в руки оружие, однако отказаться от военной службы не могли. О тех моральных дилеммах, с которыми столкнулись простые иноки–афонцы во время Первой мировой войны, свидетельствует письмо схимонаха Досифея (Тимошенко) от 14 сентября 1917 года, направленное им в адрес Поместного Собора Российской Церкви.

В ходе заседания Собора были заслушаны два прошения схимонаха Досифея, переданные на Собор, вероятно, при посредстве священника Павла Флоренского.[201] В первом прошении, датированном 12 сентября 1917 года и подписанном схимонахом Досифеем и монахом Пантелеймоном, содержалась просьба рассмотреть вопрос о почитании имени Божия и вынести по этому вопросу справедливое суждение. Второе прошение, датированное 14–м сентября 1917 года и подписанное только схимонахом Досифеем, касалось положения тех монахов–имяславцев, не имевших священного сана, которые во время Первой мировой войны были призваны на фронт в качестве рядовых солдат и продолжали оставаться на фронте даже в период пребывания у власти Временного Правительства. В своем прошении схимонах Досифей писал:

«Уже пятый год идет, как исповедники Всесвятейшего Имени Божия были с бесчестием насильно удалены со св. Горы и водворены в Россию, и здесь до сего времени несут весьма и весьма тяжкий крест. Действительно, невыразимо тяжел крест у тех, кого объявили еретиками за точное исповедание Истины; но несравненно тяжелее тем из них, кто в настоящее время находится в армии. И мы, изгнанники–воины, подаем о себе на Собор голос, смиреннейше прося внять ему [...]

Как известно, еще задолго до войны оставили мы свое возлюбленное отечество – Россию и отправились на далекий Афон, состоявший в то время под игом неверных турок, чтобы там легче достичь Небесного Отечества. Там дали мы обет Господу навсегда остаться в уделе Божией Матери и самовольно никуда оттуда не уходить [...] Однако не судил Господь осуществиться нашему намерению, так как мы насильно были вывезены в Россию за то, что содержим святоотеческое учение об Имени Божием, в последние дни формулированное Приснопамятным Батюшкой о. Иоанном Кронштадтским так: "Имя Божие есть Сам Бог". Здесь насильно сняли с нас иноческие одежды и облекли в жидовские наряды, объявили, что мы лишены иноческого звания и ввергли нас в те неизмеримо тяжкие скорби, о каких всякий может услышать от каждого почти имяславца. Хотя впоследствии, на Московском суде, нас и оправдали, и это оправдание усугублялось свидетельствами Епископа Модеста, однако те, на кого наше оправдание клало многочисленные тяжкие обвинения, воспрепятствовали торжеству как Церковной Истины, так и законной справедливости, не допустив обнародования актов Московского суда и писем Епископа Модеста в официальных органах, поместивших наше обвинение, почему мы, в глазах общества, особенно же его официальных представителей, продолжали оставаться осужденными, лишенными монашества и его прав, лицами. В этом бесправии застала нас нынешняя всемирная война, когда наглядно обнаружилось крайне неестественное к нам отношение со стороны Св. Синода и Правительства: с одной стороны, нас продолжали считать еретиками, а с другой – нашим иеромонахам разрешено священнодействовать; одним из нас вернули все права, несмотря на то, что те остались официально и фактически имяславцами, а другие до сего времени пребывают в положении отлученных от Церкви и лишенных монашества и его прав. К последнему сонму принадлежим и мы, воины–имяславцы».[202]

Далее схимонах Досифей сообщает, что, когда началась война, некоторых имяславцев призвали в армию, невзирая на их монашеское звание. Чтобы предупредить дальнейший набор иноков, архимандрит Давид начал выдавать им заверенные епископом Модестом удостоверения, подтверждающие наличие у предъявителя монашеского пострига. Поначалу эти удостоверения имели силу, но потом военные начальники объявили мобилизуемым: "Ваш Синод разъяснил, что эти удостоверения не освобождают от военной службы"; и стали вновь зачислять иноков в ряды армии. Иноки подчинились этому требованию "с тяжкой скорбью", поскольку каноны запрещают монахам брать в руки оружие. Впрочем, их утешала мысль о преподобном Сергии Радонежском, пославшем двух иноков вместе с великим князем Димитрием Донским для участия в освободительной войне против татар.[203] Они также укрепляли себя мыслью о том, что с оружием в руках защищают православную веру. Однако с течением времени суть войны коренным образом изменилась:

«Текущая ныне всемирная война начата была с целью защиты Православного государства от его окончательного разгрома и уничтожения врагами нашей веры – императорами Вильгельмом и Францем–Иосифом, почему участие иноков в этой войне еще кое как могло быть оправдываемо, да и то не вполне достоверно. Но в настоящее время совершенно исчезла вышесказанная цель войны... Если же защита веры является для монаха единственной причиной оставаться в рядах бойцов, то разве монах не должен уйти из армии, когда эта причина исчезла? Несомненно – должен! [...] Земно кланяясь Святейшему Собору и усерднейше прося его Святых молитв и благословения, смиреннейше просим восстановить нарушенные в отношении нас как святоотеческие постановления, так и законы человеческие, и возвратить нас из рядов армии [...]».

Реагировать на данное прошение, написанное в период пребывания у власти Временного Правительства, теперь, когда к власти пришли большевики, уже не имело никакого смысла: отношения между Церковью и большевистским государством с каждым днем ухудшались, и ни о каком ходатайстве перед властями не могло быть и речи. Поэтому после того, как члены Подотдела заслушали оба прошения схимонаха Досифея, было постановлено приложить эти прошения к протоколу и "иметь в виду при дальнейших работах Подотдела".[204]

Вернемся к иеросхимонаху Антонию (Булатовичу). Получив разрешение в священнослужении, он был назначен в 16–й передовой отряд Красного Креста. Этот отряд, сформированный в сентябре 1914 года, уже 5 октября был отправлен на Западный фронт. В течение всей зимы 1914–1915 годов отряд, дислоцированный в Польше, вел позиционную войну в тяжелейших условиях, нередко под постоянным обстрелом противника.[205] В марте 1915 года Булатович, прикомандированный к 10–му Ингерман–ландскому полку 3–й стрелковой дивизии, находится уже в Карпатах. Дух боевого офицера не умер в Булатовиче: однажды в решительный момент он поднял солдат в атаку, за что был впоследствии представлен к боевому ордену святого Владимира 3–й степени с мечами. Ввиду ухудшения здоровья в июле 1915 года Булатович возвращается в полк. В боях под Сопоковчиком он вновь руководит атакой, за что командование ходатайствует о награждении его наперсным крестом на Георгиевской ленте (Там же.).

В нашем распоряжении нет документальных свидетельств о пребывании Булатовича на фронте. Зато сохранились воспоминания бывшего протопресвитера армии и флота Георгия Шавельского о том, как на представление Булатовича к ордену св. Владимира 3–й степени с мечами реагировали члены Святейшего Синода. Во время одного из заседаний Синода, на котором, в числе прочих, присутствовали митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), сохранивший за собой после перевода из Санкт–Петербурга в Киев звание первенствующего члена Синода, митрополит Московский Макарий, протопресвитер Шавельский и обер–прокурор Волжин, был сделан доклад о награждении иеросхимонаха Антония (Булатовича) орденом. Когда митрополит Владимир услышал имя Булатовича, он с негодованием обратился к Шавельскому:

– Как Антония Булатовича? Это вы приняли его в армию?

– Я Булатовича не принимал, – ответил Шавельский. – Он прибыл на фронт с одной из земских организаций, назначенный каким–то епархиальным начальством.

– Кто же мог его назначить? – спросил митрополит Владимир.

– Он назначен московским митрополитом, – ответил обер–прокурор Синода Волжин.

– Московским митрополитом?.. Нет, я не назначал... Я не назначал, – сказал митрополит Макарий.

Волжин приказал принести дело о Булатовиче. Когда дело принесли, обер–прокурор поднес его митрополиту Макарию:

– Видите, владыка, ваша резолюция о назначении иеромонаха Антония в земский отряд, отправляющийся на театр военных действий.

– Да, это как будто мой почерк, мой почерк, – говорил митрополит Макарий. – Не помню, однако.

– Видите ли, дело было так, – настаивал Волжин. – Митрополит Макарий не хотел назначить иеромонаха Антония, тогда организация обратилась к обер–прокурору Саблеру, и тот известил митрополита Макария вот этим письмом, – Волжин указал на пришитое к делу письмо Саблера, – что первенствующий член Синода митрополит Владимир ничего не имеет против назначения Булатовича в армию.

Тут уже самому митрополиту Владимиру пришлось удивляться».[206]

Данный случай лишний раз подтверждает всю двусмысленность и неопределенность положения, в котором находился Св. Синод по отношению к имяславцам в описываемый период.

В течение трех фронтовых лет о. Антоний (Булатович) служил Божественную литургию и во время боев под огнем, и во время походов, делая это по благословению святого праведного Иоанна Кронштадтского ежедневно. Страдая болезнью глаз, перенеся на Карпатах возвратный тиф, отец Антоний в течение войны окончательно подорвал здоровье и почти ослеп. Поэтому осенью 1916 года он был вынужден уехать в отпуск в Петроград, на фронт он уже не вернется.

 

11. НОВЫЙ ЭТАП СПОРА

В 1916 – 1917 годах о. Антоний продолжает печатную полемику по афонскому делу. В ответ на опубликованную в «Историческом вестнике» в 1916 году статью монаха Климента[207] он пишет сочинение «Моя борьба с Имяборцами на Святой Горе», в котором описывает афонские события и старается ответить на многочисленные обвинения, помещенные как в статье монаха Климента, так и опубликованные в периодической печати и даже высказанные с трибуны Государственной Думы. Кроме того, Булатович публикует целый ряд апологетических богословских произведений: книги «Моя мысль во Христе. О деятельности (энергии) Божества» (Пг.: «Исповедник», 1914. Переизд.: 1916 г.) и «Оправдание веры в Непобедимое, Непостижимое, Божественное Имя Господа нашего Иисуса Христа (Пг.: «Исповедник», 1917); статьи в Миссионерском обозрении: «Имя Божие в понимании и толковании св. Григория Нисского и Симеона Нового Богослова» (№ 5–6, 1916), «Понимание Св. Писанием Имени Господня как Божественного действия и Божественной силы» (№ 7–8, 1916), «Древние и новые учители Церкви о Имени Господнем» (№ 9–10, 1916), «Понимание Церковью Имени Божия как Божественного действия и Божественной силы, свидетельствуемое из молитв и возгласов Богослужений», «Наше понимание Божества и Божественной силы Имени Господня» (№ 12, 1916); статью в газете «Колокол» «И паки клевещет на ны ритор Тертилл» (5.09.1916; 6.09.1916). 7 октября 1916 года Булатович направляет второе письмо на имя Императора, в котором просит назначить авторитетную комиссию для разбора имяславских исповеданий и проводит связь между многочисленными бедствиями, постигшими Россию в то время, и «похулением» имени Господня церковными иерархами.

В богословском плане имяславцы стремятся показать всем, насколько учение имяборцев противоречит их собственным ранним воззрениям, а также учению Церкви.

О. Антоний сравнил две книги: одну, изданную в 1890 г и премированную учебным комитетом при Св. Синоде «Собрание церковных поучений для простого народа» свящ. Стратилатова; другую – издания 1915 г. «Об Именах Божиих» С. В. Троицкого, тоже удостоенную премии Св. Синодом, и показал совершенную противоположность их в учении об Имени Божием. Сравнивая также Синодальное Послание 18 мая 1913 г. и статью архиеп. Никона об Имени Божием с катихизисом, он показал коренное изменение взглядов имяборцев С. Троицкого и архиеп. Никона. Если ранее архиеп. Никон учил о том, что "именем Божиим совершаются наши спасительные таинства" и "Имя Божие есть то же, что непостижимое существо Божие, открывающее себя людям" (Троицкие Листки, т. 5, стр. 137 1896–1899 гг.), то затем он стал резко отрицать это православное учение и обвинять его в каббало–гностическом магизме.

С. Троицкий в свою очередь, признавая ранее, что имена Божии – то нетварные энергии Его, теперь также резко поменял свою позицию. Теперь он утверждает, что "имена (в том числе и Божии) есть такой же продукт творчества человека, как дома, картины и вообще произведения культуры". "Имена Его не вечны". "Но и люди почитали Бога сначала не имея никаких имен"... "что Имя Божие не есть действие Божие, а действие человеческое – уже доказано. А отсюда следует, что оно не может само по себе ни освящать чего–либо, ни творить чудеса. Приписывать Имени Божию самому по себе освящающую чудотворную силу, это значит приписывать человеку то, что принадлежит единому Богу или значит богохульствовать. (Церковные Ведомости № 47, 1813, 2172 и № 48)".[208]

Таким образом, С. Троицкий договорился вместе с архиеп. Никоном до такой грубой ереси, что должен был бы быть остановлен и наказан православной церковной властью за свои хулы. Но сделать это было некому: самый выдающийся влиятельный иерарх – архиеп. Антоний (Храповицкий) – продолжал в ослеплении бороться с ветряными мельницами "имябожничества".

Приведем полностью третью часть этой же статьи о. Антония, поскольку она содержит интересные сведения о "греческом" периоде спора:

«Прочтите статьи другого составителя синодального послания арх. Антония (Храповицкого) –"Учение Божественного откровения о спасительном значении слова Божия" (1900, т. 2, стр. 113–115) и вы убедитесь, как противоположно прежнее понимание его глаголов евангельских тому пониманию, которое выражено ниже в синодальном послании от 18 мая 1913 г.

Таким образом, то, что признавалось несколько лет тому назад за учение Церкви, ныне причислено к лжеучению, к ереси имябожнической и т. о. пред внимательным наблюдателем нашего церковного строя невольно становится вопрос: не настоит ли настоятельная потребность осмотреться в таких важных догматах и проверить себя, кто из нас, имяславцы или имяборцы, стоят тверже и ближе к учению святоотеческой веры? Не следует ли собрать ученых богословов и беспристрастных просвещенных мирян и пересмотреть то синодальное послание, которое так смешно и односторонне было составлено в пылу полемики представителями только одной из спорящих сторон? "Себе искушайте, аще в вере есте, себе искушайте", – заповедует апостол.

Но вот этого то пересмотра по богословской стороне афонского дела и не хотят допустить те из "путевождей", которые причастны к составлению исторического синодального послания к инокам. И когда заходит речь о необходимости такого пересмотра, то наши обвинители заявляют: "пересмотр–де невозможен, ибо он может вызвать конфликт между нами и патриархией, которая якобы уже окончательно и определенно высказалась о еретичности боголепного почитания Имени Божия". В том же смысле высказался и официальный орган Св. Синода "Приходский Листок", что будто бы этот вопрос должен оставаться бесповоротно решенным. Ну, а если бы это решение противоречило всему святоотеческому учению об Именах Божиих? Неужели оно так–таки и должно быть признано бесповоротно принятым всей нашей Церковью? А если бы это решение приводило верующих к отступлению от исконной веры Церкви в Божественную природу и Божественную силу Имени Божия, то что же, оно все–таки должно быть бесповоротно принято всей нынешней Церковью? И все это только из–за боязни конфликта между нами и патриархией? Но и это опасение конфликта с патриархией есть не более как пугало и совершенно мнимое, ибо мы имеем документальные доказательства того, что не патриархия возбудила преследования против мнимой ереси "имябожия", но сама российская церковная власть понудила к тому патриарха, и не он по своему почину осудил "имябожническую ересь", но к тому понудила его опять–таки российская церковная власть, дела которой в то время вершил глава имяборцев архиеп. Антоний Храповицкий. Читатель спросит: "Какие же это документы?" – Отвечаем: обнародованные письма архиеп. Антония к монаху Денасию и к игумену Иерониму. Вот что, между прочим, написано в них. В письме от 11 февраля 1913 г. арх. Антоний пишет о. Денасию: "В Синоде полагаются на посылку на Афон П. Б. Мансурова от мин. ин. дел. Это просвещенный и благочестивый господин, достойный доверия, но тут не в доверии дело, а в том, чтобы послать три роты солдат и заковать безчинников". 7–го марта он же писал Иерониму: "Св. Синод просит нового патриарха подтвердить решение о сем деле покойного Иоакима III и разрешить прислать на Афон русского архиерея для вразумления смущенных глупою ересью". А 14 мая он писал тому же: "Св. Синод на днях напечатает послания против Булатовичевской ереси и три доклада о ней: арх. Никона, мой и С. В. Троицкого. Все это арх. Никон с разрешения патриарха повезет на Афон и приложит усилие, чтобы вразумить безумцев..." (дальше на обнародованном письме стоит многоточие и, вероятно, там стояли те же угрозы для тех, которые не вразумятся, что их с тремя ротами солдат закуют и разошлют в тар–тарары). Отсюда, кажется, ясно, что не греки настояли на удалении "имябожников" военной силой, но это задумали еще в феврале арх. Антоний, а задуманное им выполнил арх. Никон мастерски. Ясно, что не патриарх Герман возбудил преследования против мнимой ереси и не афонский Кинот, который бумагою за № 25 от 15 января признал правильность выбора в игумены арх. Давида и обещался 19 января совершить над ним обряд поставления на игуменство, а поспособствовал этому номинальный российский вице–консул Г. Щербина, и, может быть, давлением на константинопольского патриарха, последовавшим со стороны также тогда всесильного во Св. Синоде Антония Храповицкого. Сербский инок Лука Иокич, питомец МДА, и как сторонний пребывавший в феврале у патриарха, передал нам, что когда он спросил патриарха, правда ли, что он хочет предать анафеме андреевскую братию ради исповедания ими Божества Имени Божия, то тот поднял руки свои кверху и воскликнул: "да сохранит меня Господь от сего", и о Имени Божием он, познакомившись с нашим образом мыслей, не нашел их еретичными, но только находил неправильной прибавку "Сам" Бог во фразе "Имя Божие – Сам Бог".

По общему убеждению всех нас, афонских изгнанников за Имя Божие, не патриарх и не греки, но архиеп. Антоний и русские имяборцы являются единственными инициаторами и виновниками всего преследования имябожников и имябожия и понудителями греческой церковной власти и составителями имяборческих тезисов об Имени Божием, столь противоречащими исконной вере Церкви и даже их собственным прежде написанным ими словам, и только в их интересах ныне является не допустить вопиющее к небу афонское дело к пересмотру. Средством для этого ныне является запугивание возможным конфликтом между нами и патриархией, но это сущий миф, ибо, повторяю, патриарх не по своей инициативе возбудил преследование, но под давлением из России. Более того, патриарх отклонил от себя даже производство суда над изгнанными иноками, предоставив самой русской церковной власти как ей угодно разбираться в том деле, которое она сама возбудила, и расхлебывать ту кашу, которую она сама заварила... А разбор дела, кажется, был бы до крайности прост: стоило бы только Св. Синоду назначить авторитетную и беспристрастную комиссию и укоры на нас в ереси разлетелись бы, как дым и недоразумения свелись бы к миру и единомыслию...»[209]

Отсюда становятся очевидным две вещи: ответственность за афонский разгром лежит исключительно на русских имяборцах. Поэтому понятно упорное нежелание имяборцев пересматривать дело, лукаво прикрываясь возможностью конфликта со вселенской патриархией. Это упорство, по–видимому, объясняется лишь нежеланием нанести удар своему личному самолюбию и потерять авторитет "великих православных богословов", а также боязнью сознаться в своей догматической ошибке и понести ответ за церковное преступление – преследование невинных православных афонских иноков.

В начале 1916 г. афонским Пантелеимоновым монастырем была издана книжка «Сборник документов, относящихся к афонской имябожнической смуте», которая огромными тиражами рассылалась по всей России Афонскими Андреевскими подворьями в Петрограде и Одессе. Сборник содержал тенденциозный подбор документов. Кроме того, в "прибавлении" к Сборнику была изложена "сущность имябожнического учения", где содержалась явная клевета: имяславцам приписывалось отождествление имени с сущностью Божией.

В связи с этим, Колокол поместил статью,[210] в которой опровергнув возводимые в очередной раз на имяславцев клеветы, автор утверждает:

«Конечно, если бы Московский духовный суд при Московской Синодальной Конторе нашел бы хотя долю того изуверства, которое нам приписывается, он не мог бы нас оправдать, но должен был бы несомненно и бесповоротно осудить. Но такими клеветническими брошюрками наводняется сейчас Россия, ибо они усердно рассылаются всеми афонскими подворьями. Восторжествовавшая на Афоне партия, не довольствуясь тем, что достигла изгнания с Афона противной партии, и теперь не оставляет своей злобы, но непримиримо преследует братий своих, распространяя заведомые о них клеветы. Но в интересах ли Церкви такая пропаганда?... здесь мы видим совсем обратную проповедь лжи, клеветы, ради возбуждения вражды в населении против изгнанной противной партии.

Но не только печально это явление и оскорбительно для изгнанных иноков, но оно опасно для Церкви, вместе с извращенным описанием сущности имяславия внушается люду православному сущность так называемого афонского имяборчества... противники наши недугуют закваской неверия в действенность и реальность святыни Имени Божия, неверия такой непреложной заповеди Спасителя как "Именем Моим бесы ижденут". К чему это должно вести тех, кои заразятся этим учением? Очевидно, к уничтожению того спасительного страха и веры во Имя Господне, от которого и без того остались одни лишь жалкие остаточки. Учат еще афонские имяборцы уничижать имя "Иисус" по сравнению с прочими именами Божиими. Но что же это доказывает? – Несомненно охлаждение любви к Самому Иисусу, ибо для любящих Иисуса Имя Его всегда было сладчайшим и не сходило с сердечных их уст... для нынешних торжествующих афонитов сие Имя есть имя меньше всякого имени, и это свое имяборческое учение они смело пропагандируют по всей России!?»

Эта статья вызвала полемическую истерику писателей редакции синодального "Приходского Листка". Он поместил грубую статью–анонимку под хлестким названием "Миссионер на службе лжеучению". Всем было очевидно, что это буесловие, по–видимому, принадлежало перу С. В. Троицкого, бывшего во время афонского похода учителем Александро–Невского Петроградского духовного училища, а после произведенного в чиновника особых поручений при бывшем прокуроре Синода. Статья Троицкого была очень обидной. Любое честное издание должно было дать хороший ответ такому хамству. В. Скворцов отвечает жесткой оценкой с церковно–канонической точки зрения "миссионерской" деятельности самого Троицкого и Никона:

«Для признания ереси требуется суд собора, а для отлучения от Церкви или лишения участия в таинствах требуется, по Евангелию и канонам, предварительные увещания и всестороннее исследование содержимого заблуждающимися мудрования и публичное обличение перед всей Церковью.

Пусть ответят: испробовали ли Никон и Троицкий на Афоне все меры увещания и обличения, требуемые хотя бы простой миссионерской инструкцией? Когда сотни афонцев были доставлены на пароходе в Одессу, то одни из них были заключены в тюрьмы, другие направлены "под строгий надзор" на подворье, со всех снято монашеское одеяние, острижены волосы даже у лиц священного сана. Эта позорная операция предварялась миссионерским увещанием и опросом? А загон на пароход при посредстве холодного душа из пожарной кишки сотни монахов – афонцев? Имел ли арх. Никон и г. Троицкий о винах каждого постановление особое или хотя бы общий список? Где ныне этот ценный документ, по которому вселенский патриарх уполномочил Синод произвести суд над имябожниками? Каким образом этот главный духовный эксперт убедился, что имяславцы –"евномиане", давно обличены св. Григорием Нисским, что они "гностики", повторяющие лжеучение раввинов о "Мемре" или "Слове Божием" и о Логосе, что они обожествляют тварные буквы и звуки Имен Божиих, что имябожники исповедуют не три Лица Св. Троицы, а четыре, которое "есть имя". Ведь прежде, чем бросить кому–либо такие жестокословные обвинения, миссионерские методики требуют обследования упования заблуждающихся хотя бы в лице вождей движения как чрез беседы и опросы хотя бы того же Антоний Булатовича? Беседовали ли с ним арх. Никон и г. Троицкий? Достаточными, всесторонне и вполне исчерпывающими считает автор обвиняющей нас в "службе ереси" статьи те данные, которыми располагал Св. Синод в то время, когда составлял свое послание, а затем и определение о мерах против последователей имябожия? Или они составлены на основании показаний одной из тяжущихся афонских сторон?

[...] на каком же основании после московского разбирательства афонского дела в отношении главных обвиняемых отменены все меры, принятые против имябожников согласно определению Синода, а именно: архим. Давид – этот столп имяславия – разрешен в священнослужении, обитает в Московском Покровском монастыре у еп. Модеста, с ним литургисает, точно также иеросхимонах Антоний Булатович священнодействует, окормляя благодатью таинств на театре войны наших чудо–богатырей. Неужели митр. Макария как разрешившего священнослужение вождю "ереси Булатовича" автор тоже склонен заподозрить на службе лжеучению?»

Далее В. Скворцов честно и искренно говорит, почему Колокол сменил курс. Он трогательно рассказывает о том, как он узнал правду об этом деле и, "оттрясе тину" имяборческой лжи с "очесе умного", встал на сторону гонимых имяславцев:

«Колокол действительно отошел от занятой им ранее в афонском деле позиции, которая была, в сущности, позицией нашего бывшего в течение многих лет достопочтенным сотрудником арх. Никона и его сподвижника С. Троицкого. Но начал отходить я лично, а за мной и редакция Колокола с прежней нашей позиции не сегодня и не вчера, а уже летом 1914 г. после моей случайной беседы по данному вопросу с Полтавским еп. Феофаном в доме ялтинского градоначальника Думбарадзе, которому в то время писал с Афона в защиту имяславцев известный бывший синодальный миссионер игумен Арсений. Старик–миссионер от волнений афонских и споров слег в постель во время пребывания на Афоне арх. Никона и, увы – умер и погребен, лишенный последнего христианского напутствия. А ведь он всю свою жизнь посвятил на борьбу с ересями и на защиту православия!...

Из беседы с ученым епископом–аскетом и миссионером я впервые понял, что к пониманию вопроса о почитании Имени Божия и соприсущей этому Имени Божественной силы надо подходить не одним путем богословского рационализма, а непременно и главным образом путем мистического проникновения верою сердца. Стоящие в споре об Имени Божием на разных путях будут говорить разными языками и друг друга не поймут. Тогда же я дал телеграмму редактору – воздержаться от защиты позиции вл. Никона в Афонском деле.

Осенью того же года, будучи в Киеве, я встретил близ Лавры ветхих странников–афонцев в жалком положении – в рубище, дрожащих от холода, не имевших крова, ибо в монастыри их никуда не дозволено было принимать, а от мира они отвыкли...

Став в группе сердобольных богомольцев, снабжавших афонцев кто грошами, кто баранками, я слышал их скорбные рассказы о злоключениях, "претерпенных от руки Никона" – так выражались эти озлобленные старцы, один совершенно глухой. Настроение народа явно было за афонских изгнанников, слышался ропот на власть.

О своих наблюдениях я доложил митр. Флавиану и последний отнесся к афонцам очень мягко, приняв их в обитель.

В Лавре я зашел к одному уважаемому старцу. Продолжительная беседа с ним по афонскому вопросу и об имяславии меня окончательно выбила из прежде занятой Никоно–Троицкой позиции в отношении к данному спору. Набатный звон Колокола замолк. Я решительно отказал арх. Никону в помещении статей против афонцев...

Я искренне радовался мирному исходу московского разбирательства афонского спора и лично приветствовал о. Давида, видя его в Москве умиротворенным, совсем другим как бы человеком, не тем, каким я видел его в Одессе в заключении.

До появления в печати скорбных писем изгнанных афонских иноков о недопущении многих из них к Св. Причастию и погребению по христианскому обряду, а также до официозного заявления в "Приходском Листке", что Св. Синод не признает ныне благовременным пересмотр дела афонцев, я считал афонское дело ликвидированным и страсти умиротворенными. Но вот это заявление, присланное по поводу его в редакцию Колокола статья "Имяславца" с письмами тяжко лишаемых доселе участия в Трапезе Господней вновь поставило перед нами афонский затяжной вопрос и мы решили нарушить наше молчание...

И вот в ответ мы получаем оскорбительный наскок из официального Приходского Листка, ничего нового не разъясняющий, а лишь подтверждающий, что синодальные обвинители стоят неподвижно все на той же позиции "ереси Булатовича". Но Булатович–то оправдан или нет?

Если нет, зачем же ему, архиеретику, разрешено священнослужение?...

Афонское дело требует всестороннего и спокойного освещения, к которому присяжные синодские эксперты видимо не способны, не находя в иных взглядах и доводах по этому делу ничего другого, как "службу лжеучению". Для его ликвидации время ныне как никогда благоприятно.

[...] Во всяком случае не нам с г. Троицким считать себя авторитетными судьями в богословской стороне этого спора и мы советовали бы задорному эксперту–полемисту вникнуть в мнение по сему вопросу непререкаемого научного авторитета заслуженного проф. М. Д. Муретова в его отзыве о том же самом апологетическом сочинении имяславцев, в котором г. Троицкий нашел столько ересей.

А кто на "службе лжеучению" – покажет время и дальнейшая история афонского спора с авторитетными экспертами».[211]

В другом номере свою статью Колокол заканчивает выводом:

«"Лжеучения имябожников" для православной русской Церкви строго говоря, пока нет: нет ни исторически, ни догматически, ни канонически; ибо от учения, которое вздуто и навязано "имябожникам", они категорически отрекаются, как никогда ими не содержавшегося и церковно–соборного суда над "догматическим неправомыслием" этих "имябожников" и "анафемы" на такие их "неправославие" не было. А "как лук напрягать язык свой для лжи" (Иер. 9:3) в данном случае "в чисто личных интересах", до этого имеют нужду, по–видимому, опускаться только некоторые "осведомители" "обязательных" изданий...».[212]

В 1917 году в ответ на вышедший сборник “Святое Православие и именобожническая ересь”, содержащий одни лишь «злобные клеветы и инсинуации» в адрес о. Антония (Булатовича), последний издает статью “Имяборческая пропаганда”, в которой, в частности, пишет:

«Для характеристики лживости этих инсинуаций и тенденциозности книжки приведу следующие примеры. Так, во 1–х, игумен Пантелеимоновского монастыря Мисаил в своем воззвании «Дорогим соотечественникам», оправдываясь и клянясь пред Богом в том, что он якобы никогда не говорил, что «Иисус не Бог», говорит, что это – «бесстыдно клевещет изолгавшийся Булатович». Но на самом деле, это не «Булатович клевещет», но это показали письменно: 1) мон. Георгий Нарышкин, которому на исповеди иг. Мисаил сказал, что «Иисус не Бог», так как рожден от жены». А во 2) несколько десятков его же братии, которые на предложение епископа Анатолия, посетившего их в тюрьме, когда их по оклеветанию Мисаила держали в Одессе, изложили в докладной записке всю Афонскую печальную эпопею. Этот доклад перепечатан был мною безо всяких моих добавлений в книжке «Православная Церковь о почитании Имени Божия». Спрашивается, кто же из двух достоин большего доверия – Мисаил или его иноки? Первый, как известно, не отличается честностью слова, ибо приняв 23 января 1913 г. исповедание имяславцев и поцеловав Крест и Евангелие в удостоверение своего единомыслия с ними, не задумался немедленно же переменить свою веру и написать архиеп. Антонию письмо, с извинением в этом поступке... Что касается до изгнанных иноков, то они так дорожили своею христианскою совестью, что предпочли бедствовать, чем иметь на совести что–либо сомнительное в вере. Думаю, что каждый согласится, что имя «изолгавшийся» принадлежит именно Мисаилу как нарушителю своей клятвы.

Другой пример лживости представляет из себя заявление м. Климента: «о. Антоний (т. е. я) учинил в скиту бунт с кровопролитием». Насколько это утверждение лживо, видно из того, что, во–первых «бунта» против игумена быть не могло, ибо скитский устав 4–й своей статьей обеспечивает за братией право смены игумена и избрания нового простым большинством голосов, и братия безо всякого бунта сменила архим. Иеронима и избрала архим. Давида большинством: 306 голосов против 70, что касается до «кровопролития», то таковым м. Климент называет насильственное выдворение архим. Иеронима из его келлии!..

Наоборот, если кого можно назвать «бунтовщиком», то воистину таковым является иг. Иероним, ибо он, не желая подчиниться скитскому уставу и расстаться с властью, на которую уже не имел права, прибег к клеветам, доносам и даже не остановился перед тем, чтобы ради этого заведомо ложно обвинить перед греками всю свою братию, сменившую его, в ереси! Будучи поддерживаем малоосведомленным посольством и покровительствуем архиеп. Антонием (Храповицким), он достиг изгнания 185 иноков из числа 300... и, таким образом, ценою оклеветания вернул свою власть!

Интересно также обвинение меня Климентом в учинении «кровопролития». Когда 12 января 1913 г. братия, ввиду упорства Иеронима, не соглашавшагося покинуть свою игуменскую келлию, была вынуждена применить силу, то первые кулачные удары были нанесены имяславцам сторонниками Иеронима. Так, первый удар мне нанесен был через стол в плечо кулаком иг. Иеронимом. Затем два атлета иеромонахи Досифей и Иаков, схватили и стали душить меня за горло, один спереди, а другой сзади. Тогда началась потасовка и одолели имяславцы, причем имяборцам досталось несколько колотушек, в том числе и монаху Клименту. Но вся потасовка происходила голыми руками.

Спрашивается, какой же безумец и лжец мог бы назвать такую потасовку, «кровопролитием», кроме изолгавшегося «Климента»?

Этот же «правдивый» Климент называет экзекуцию 5 июля 1913 г., происшедшую в Пантелеймоновском монастыре, «вразумлением». Но это «вразумление» воистину было – «кровавой расправой», – как в другом месте называет Андреевскую потасовку Климент. Иноки стояли с молитвой на устах и с иконами, и портретами Государя в руках (см.: «Православная Церковь о почитании Имени Божия», с. 17–23) и не сопротивлялись избиению их прикладами и железными кочергами из просфорни и даже штыками... Тогда действительно весь пол был покрыт следами крови и кровавые пятна были и на стенах. 42 инока были перевязаны судовым врачом, более тяжело раненные оставлены в монастырской больнице, а 4 инока, как утверждают очевидцы, были похоронены в ту же ночь... Как понравится читателю такая правдивая номенклатура?

Андреевскую потасовку изолгавшиеся имяборцы–афониты называют кровавой расправой, а истинное избиение – «вразумлением» (См.: Правосл. и именобожнич. ересь. С. 261 и в приложении 38. См. также: «Моя борьба с имяборцами на Св. Горе»)».

 

12. ДАЛЬНЕЙШАЯ СУДЬБА ИМЯСЛАВЦЕВ

В начале марта 1916 года монахами–афонитами было подано прошение Государю: «Покорнейше просим Ваше Императорское Величество об официальном опубликовании в "Церковных ведомостях" данного уже почти два года тому назад Синодального распоряжения, дабы не было препятствия совершать священнослужение тем из нас, приехавшим с Афона монахам, кто имеет священный сан, и всем нам, монахам, приобщаться Святых Христовых Таин. Вследствие отсутствия официального напечатания вышеупомянутого распоряжения мы, изгнанные с Афона монахи, имеем возможность совершать священнослужение и приобщаться Святых Таин не во всех епархиях святой Православной Русской Церкви, но лишь в Московской и Киевской, а также в армии и в лазаретах для больных и раненых воинов. По причине отсутствия общего по епархиям распоряжения епископы прочих епархий из боязни не решаются допускать нас к священнослужению и даже к приобщению Святых Христовых Таин, следствием чего уже были среди нас случаи смерти без христианского напутствия и даже без христианского чинопогребения, как это случилось с монахом Севастианом [в] Вятской губернии, Яранского уезда, Ихтинской волости». На прошении Государь начертал «следует удовлетворить». 5 марта Государь вручил прошение со своей резолюцией обер–прокурору Синода А. Н. Волжину. За этим последовало определение Синода от 10 марта: «уведомить Преосвященных, что афонские иноки, не принятые еще в общение с Церковью, могут быть принимаемы в таковое общение по надлежащем испытании их в верованиях и по засвидетельствовании ими о своей преданности Православной Церкви, точном следовании ее догматам и учению, отречении от имябожнического лжеучения и послушания богоустановленной иерархии, с целованием Святого Креста и Евангелия, без требования от них какого–либо письменного акта, и засим как принятые в общение с Церковью они подлежат допущению к Святому Причастию и погребению по правилам Православной Церкви, о чем, для исполнения настоящего определения, напечатать в "Церковных ведомостях"». Волжин не пропустил это определение Синода к исполнению, но «приказал отложить». Опубликовано оно не было.[213]

В феврале 1918 года при помощи одного из афонских иноков в Москву без малейших средств к существованию возвращается о. Антоний (Булатович). Обратившись к Патриарху Московскому Тихону с просьбой о поселении в обители, отец Антоний был приписан к Покровскому монастырю без разрешения священнослужения, что для него стало сильнейшим ударом. Многочисленные обращения отца Антония к Святейшему Патриарху и Священному Синоду остались без ответа, более того, запрещению подверглись и другие иноки Покровского монастыря, мирно проживавшие там во время войны.

К моменту возвращения отца Антония в Москву началась вторая сессия Всероссийского Поместного Собора 1917 – 1918 годов. Собор вынес вопрос о почитании имени Божиего в отдельную секцию под председательством архиепископа Феофана Полтавского (Быстрова), образовавшуюся при Миссионерском Отделе, в работе секции принимали участие архимандрит Гурий (Егоров), архимандрит Моисей, Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, С.Н. Булгаков, Л.З. Кунцевич, П.Б. Мансуров и др. Секретарем подотдела назначен активный борец с имяславием В.И. Зеленцов.[214] Подотделу удалось провести лишь три заседания – 1.12.1917; 8.12.1917; 26.03.1918. На втором из них был составлен план работы подотдела и определены темы докладов и докладчики.

Не задолго до начала работы Поместного Собора архимандрит Давид (Мухранов), монах Ириней (Цуриков) и иеросхимонах Антоний (Булатович) направили в адрес «Всероссийского съезда духовенства и мирян» Обращение иноков–имяславцев, в котором монахи описывали бесчисленные злоключения изгнанных афонцев на Родине, защищали свое упование на имя Христово и призывали Собор провести объективный суд.[215] Но столь насущный вопрос так и не был рассмотрен, частично из–за усиливавшегося с каждым днем большевистского террора, а частично вследствие того, что «Собор, в подавляющем большинстве своих членов был так далек от существа вопроса, так мало заинтересован в нем, что просто сдал его в подкомиссию, чтобы спихнуть со своих плеч эту [...] неприятную мелочь. [...] Если бы члены Собора разумели хоть сколько–нибудь внутреннюю значительность афонского спора, они не отнеслись бы к нему с таким постыдным равнодушием», – писал М.А. Новоселов в открытом письме к одному из членов Высшего Церковного Совета.[216]

В ноябре 1918 года отец Антоний, видя безрезультатность всех обращений, направляет Святейшему Патриарху Тихону и Священному Синоду заявление о своем «отложении от духовного общения с церковною властью ради исповедания им боголепности почитания Имени Господня». Говоря о событиях, предшествовавших заявлению об отложении, отец Антоний описывает нерадостную картину жизни имяславцев Покровского монастыря в 1918 году: «Покровский монастырь [...] подвергся реквизиции для военных надобностей: иноков выдворили из келий, кухня прекратила свое существование, хлеб тоже почти не выдавался, изредка выдавалось лишь по восьмушке фунта, и я был поставлен в необходимость покупать на личные средства свое пропитание, но таковых у меня не было. Бедственное материальное положение и духовная скорбь по поводу продолжающейся на мне безвинно тяготеть духовной кары, вынудили меня снова (в сентябре сего года) подать прошение Святейшему Патриарху, и просить, в виду того, что секция Собора, которая должна была меня вызвать и допросить о моем уповании перед Священным Синодом, и убедившись в моей православности, разрешить священнослужение».[217] Но одновременно с этим прошением отца Антония в Синод поступила докладная записка В.И. Зеленцова, где миссионер говорил об активном распространении «имябожнической» смуты по России и требовал лишить церковного общения нераскаявшихся «еретиков». Синод прислушался к мнению г. Зеленцова и в октябре 1918 года издал указ, которым прекращал действие разрешения Синода священнослужения изгнанным с Афона имяславцам. По мнению Синода, решение Синодальной конторы 1914 года касалось только отдельных лиц, а не общего правила принятия «имябожников» в церковное общение. Прошение отца Антония Священный Синод счел не заслуживающим удовлетворения до тех пор, пока он не прекратит «оказывать непослушание церковной власти и распространять свои осуждаемые церковной иерархией умствования к соблазну Церкви».[218] Возвращение к церковному общению имяславцам могло быть позволено только после письменного «отречения от имябожничества и по изъявлении своего подчинения Церкви»,[219] т.е. признания основных тезисов синодального послания от 18 мая 1913 года, которые по убеждению бывших афонских иноков «явно не согласны с учением святой Церкви о Имени Божием».[220] Само дело об учении «имябожников» передано Собору для рассмотрения и вынесения церковного вердикта. Постановление от 8–12 октября 1918 года было подписано шестью иерархами: Патриархом Тихоном, митрополитом Агафангелом, митрополитом Арсением, митрополитом Сергием, архиепископом Евсевием, архиепископом Михаилом.

За три года безупречного служения на фронте отец Антоний позволил себе говорить об официально не принятом иерархией имяславии только среди лиц, которые должны были вскоре вынести решение о православности его упования на имя Божие. В тоже время, количество заявлений, статей, заметок, писем в редакции журналов и газет, осуществленных Булатовичем в предсоборные годы говорит само за себя. Настойчиво ходатайствуя о скорейшем разборе имяславского вопроса и ведя активную полемическую борьбу, о. Антоний пытался подготовить почву для возможности принятия соборного решения, благоприятного для имяславия. Но работа имяславской подкомиссии Поместного собора так и не была завершена, а Патриарх с Синодом остались верны точке зрения Святейшего Синода 1913 года.

Отец Антоний искренне считал, что те бедствия, которые постигли Российскую империю в двадцатом веке, стали прямым следствием имяборческого движения, явившимся признаком повсеместного отхода россиян от основ православной веры. В уже упомянутом письме к Императору Николаю II от 25 марта 1914 года отец Антоний писал: «еще есть время удержать Россию от тех бедствий, на которые наталкивают ее последние действия Святейшего Синода. Ныне еще есть возможность бесстрастно разрешить вопрос об Имени Божием».

Во втором письме к Государю, датированным 7 октября 1916 года, отец Антоний приводил явные свидетельства гнева Божиего на хулителей Его имени: «Вспомните [...] совпадения: поражение третьей армии совпало с тем моментом, когда Вы изволили удостоить особо милостивой грамотой архиепископа Антония Харьковского, и затем, дивное дело, противник остановился тогда, когда взял Почаевскую Лавру, ту самую Лавру, из которой раздались первые хулы архиепископа Антония Харьковского на Имя Господне, ибо там впервые были напечатаны [...] мерзкие о Имени Господнем слова [...] Припомните еще гибель лодки Донца:[221] она первая погибла в Одесском рейде, потопленная турецким миноносцем, не успев сделать и выстрела!».[222] «Я не выдаю себя ни за пророка, ни за прозорливца, – писал отец Антоний уже после кровавых революционных событий, – однако, иногда и "Саул бывает во пророцех" [...], ибо разве могло остаться безнаказанным посягательство Пастырей Христовых на Святыню Имени Его! Особенно знаменательно то, что переворот совершился именно в неделю святого Григория Паламы, боровшегося против Варлаама, которого мнения повторяют ныне имяборцы. [...] Знаменательно также, что и имя "Волынь", от первопастыря которой изошли первые хулы на Имя Господне, – и это имя оказалось первенствующим в перевороте, ибо весь этот стихийный переворот начат и произведен был – "Волынским" полком. [...] Имеяй уши да слышит о той страшной каре, которой подвергся митропол. Владимир,[223] больше всех ответственный за все Афонское дело, как первопастырь, санкционировавший действия архиепископа Никона на Афоне, согласившийся с совершенно неправославными мнениями архиепископа Антония, и упорно до самого последнего времени противившийся тому, чтобы Афонское дело было авторитетно пересмотрено.».[224]

Спустя два года, – уже после того, как в стране пришли к власти большевики, – Булатович писал: «Не внял Государь благому духовному совету и духовному предупреждению. Не возымел мужества пойти в этом деле вразрез с верховными синодалами [...] и ограничился лишь несколькими слабыми полумерами". Именно за это, как считает Булатович, Россию и постигла революция, которую он воспринял как кару Божию: "В России, распявшей Имя Его, – камня на камне ныне не остается. Закрыты клеветавшие против нас и хулившие Имя Господне издания, и даже типографии их отняты!.. Но и еще "рука Его простерта"».[225]

Слова о. Антония в адрес Николая II несправедливы: на самом деле, начиная с января 1914 года, и Император Николай Александрович, и Императрица Александра Федоровна являют себя вполне последовательными защитниками изгнанных с Афона иноков и призывают отнюдь не к "полумерам".[226] Булатович знал о приеме Государем трех афонских иноков в январе 1914 года и о его общем сочувствии имяславцам, однако не мог знать всей правды о взаимоотношениях между Государем и Синодом. Именно Синод ограничивался "полумерами", тогда как Государь призывал к полному восстановлению справедливости в отношении имяславцев, что отразилось и в его записке на имя Саблера от 15 апреля 1914 года, и в его резолюции на прошении группы имяславцев во главе с архимандритом Давидом от марта 1916 года. Обер–прокуроры В. К. Саблер, А. Д. Волжин и Н. П. Раев, являвшиеся связующим звеном между Государем и Синодом, стремились положить конец делу имяславцев, и лишь упорство членов Синода им в этом препятствовало.

Впоследствии, уже после революции 1917 года, много будет сказано о вмешательстве Царя как высшего представителя государственной власти в дела Церкви в предреволюционный период, и дело имяславцев будет представлено как яркий пример такого вмешательства: эта идея является, в частности, лейтмотивом неоднократно цитированной в настоящей главе работы епископа Василия (Зеленцова). Исследователи, придерживающиеся подобных взглядов, забывают, однако, о том, что в течение всего синодального периода, начиная с реформ Петра I, именно Царь юридически и фактически возглавлял Российскую Православную Церковь, будучи "верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры и блюстителем правоверия и всякого в Церкви святой благочиния",[227] тогда как Синод учреждался Царем и находился у него в подчинении. Речь, следовательно, не может идти о "вмешательстве" государства в дела Церкви: давая через своего уполномоченного – обер–прокурора – рекомендации Синоду, Царь лишь исполнял то, что считал своим долгом как христианского Государя.[228]

Наше изложение событий 1914–1916 годов было бы неполным, если бы мы не упомянули о том, что в это время происходило с автором книги "На горах Кавказа" схимонахом Иларионом. В течение всего периода имяславских споров он оставался от них в стороне: церковным властям, выносившим суждение о его книге, даже не приходило в голову вызвать самого автора и допросить относительно ее содержания. Лишь обрывочные сведения доходили до кавказской пустыни – об осуждении книги "На горах Кавказа" Синодом, о ее сожжении в Валаамском монастыре, о суде Московской Синодальной конторы, о вступлении России в войну. На информацию о сожжении своей книги схимонах Иларион отреагировал крайне болезненно. В частном письме, датированном 29–м мая 1914 года, он так говорил об этом событии:

«Живу в далеких горах и положительно ничего не знаю и не слышу о своей книге. Вы извещаете, что сожгли. Вот это дело! Вечным огнем, если не покаются, будут жегомы те, кто дерзнул на сие. Боже наш! Какое ослепление и бесстрашие! Ведь там прославлено имя Бога нашего Иисуса Христа, Имя "Ему же поклоняется всяко колено небесных, земных и преисподних". Там в книге все Евангелие и все Божественное Откровение, учение Отцов Церкви и подробное разъяснение об Иисусовой молитве. Вот так показали свою духовность и близость к Богу монахи XX века [...] Конечно, скажете, Синод приказал, да где же у вас свой–то ум? [...] Ангели поют на небеси превеликое Имя Твое, Иисусе, а монахи, о ужас, сожгли яко вещь нестерпимую. Без содрогания нельзя сего вспомнить».[229]

В марте 1915 года журнал "Ревнитель" опубликовал письмо схимонаха Илариона, адресованное редактору этого журнала Л. 3. Кунцевичу. Письмо полно апокалиптических предчувствий:

«Я должен сказать и то, что я сильно обижен действиями в отношении меня духовной власти. Почему же она, когда она разбирала мою книгу и осудила ее, не отнеслась ко мне ни единым словом или вопросом о всех тех местах в моей книге, кои были причиною возникшего недоумения? [...] Мнится нам [...] что эта ужасная "пря" с Богом по преимуществу высших членов России Иерархов есть верное предзнаменование близости времен, в кои имеет прийти последний враг истины, всепагубный антихрист».

В своем письме схимонах Иларион последовательно отвечает на вопросы Кунцевича, отражающие наиболее расхожие представления о заблуждениях имяславцев:

«Считаю ли я, что имя Божие есть четвертое Божество? Отвечаю – отнюдь нет. Никогда это богохульное учение не только теперь, но и во всю мою жизнь не находило места в моем внутреннем мире, даже и на одно мгновение [...] Обожаю ли я звуки и буквы имени Божия и что я разумею под Именем Божиим? – Выражаясь "Имя Божие Сам Бог", я разумел не звуки и буквы, а идею Божию, свойства и действа Божии, качества природы Божией [...] Это понятие для молитвенника весьма важно, именно: призывая имя Божие, чтобы он не думал, что призывает кого другого или бьет словами напрасно по воздуху, но именно призывает Его Самого [...] А звуками мы только произносим, называем или призываем имя Божие [...] буквами же начертываем его, т. е. изображаем, пишем; но это есть только внешняя сторона имени Божия, а внутренняя – свойства или действа, которые мы облекли в эту форму произношения или письма. Но и перед этой формой [...] истинные последователи Христа Иисуса всегда благоговели и почитали ее наравне со святым крестом и святыми иконами [...

На вопрос о том, спасительно ли имя Божие даже для неверующих или для верующих, но произносящих его без внимания и благоговения, схимонах Иларион отвечает: «имя Божие "само по себе всегда свято, славно и спасительно; для нас же производит действие, смотря по нашему отношению к нему". Имя Божие, произносимое без достаточного внимания и благоговения, если отсутствие внимания является не следствием пренебрежения, а следствием немощи ума человеческого, также может быть спасительным. Когда же человек произносит имя Божие кощунственно, насмешливо, тогда оно становится для него огнем поядающим».

Письмо о. Илариона свидетельствует об одном факте, на который не обращали внимания многие критики имяславия: о. Иларион и о. Антоний (Булатович), чьи имена склоняли вместе, так, как будто это были члены одного кружка, в действительности никогда не были лично знакомы, хотя и относились друг другу с большим почтением.

«[...] Спрашиваете, – пишет о. Иларион, – был ли я денщиком у о. Антония Булатовича, как Вы слышали от некоторых, – конечно, в этом нет позора, если бы и был, но лучше о том судите сами: знающие его лично дают ему 40 или от силы 45 лет, а мне 70 лет, и я лично его не знаю, а поэтому и не могу судить, гожусь ли я ему в денщики или нет, но я знаю его по Апологии и сужу о нем как о человеке честном и понимающем дело, и далеко превосходящим меня своими качествами – духовными и нравственными. Да поможет ему Господь и Всепречистая Богоматерь во благих его намерениях [...]».

Наконец, в письме Кунцевичу схимонах Иларион говорит об обстоятельствах, при которых писалась книга "На горах Кавказа", а также о реакции на нее в монашеской среде:

«При первом появлении в свете моей книги она произвела необычайно великое впечатление – преимущественно, на внутренних молитвенников, доказательством чего служит то, что [...] без числа последовали ко мне благодарные письма – искренние, сердечные, задушевные [...] Мы так мыслим, что хотя книга наша "На горах Кавказа" запрещена яко еретическая и предается сожжению, но есть другой суд – суд божественный, беспристрастный, праведный, и истинно признаюсь Вам [...] радостная надежда веселит сердце, что там книга моя, как написанная Божиею силою, именно по добрым целям, получит праведный суд».[230]

Приведенное письмо было последним печатным выступлением схимонаха Илариона. В течение 1915 и первой половины 1916 года он проживал попеременно в своей келлии в урочище Темные Буки или в Сентинском Спасо–Преображенском женском монастыре, где пользовался гостеприимством игумении Раисы. Сохранившиеся архивные документы свидетельствуют о том, что и духовные и светские власти пристально следили за жизнью и деятельностью схимонаха Илариона, к тому времени старого и больного. Время от времени его посещали епархиальные миссионеры, отбиравшие у него книги и выяснявшие у него детали его "лжеучения". Архиепископ Ставропольский Агафодор и его викарий епископ Александровский Михаил регулярно получали донесения о деятельности схимонаха Илариона и нескольких проживавших вместе с ним послушников и послушниц. На игумению Раису и других инокинь Сентинского монастыря со стороны епископа Михаила оказывалось "воздействие и словом убеждения и мерами строгости на тот предмет, чтобы все оне оставили увлечение учением схимонаха Илариона об имени Иисусовом".[231] В сентябре 1915 года временный генерал–губернатор Кубанской области и Черноморской губернии воспретил схимонаху Илариону "пребывание в местностях, состоящих на военном положении или входящих в театр военных действий [...] как лицу, вредному для государственного порядка и общественной безопасности".[232]

Дальнейшая судьба имяславцев была плачевной, как и судьба России, на долгие годы погрязшей во мраке междоусобицы и разбоя, кровавом терроре, голоде и страхе перед грядущим днем. Схимонах Иларион скончался в 1916 году в совершенном недоумении о действиях церковной иерархии в отношении имени Христова, имяславцев и самого себя. Похоронен отец Иларион на Мархотском хребте Кавказских гор в урочище «Темные Буки» в основанном им Покровском монастыре. В 1919 году отец Антоний, живя без малейших средств к существованию в имении матери при селе Луцыковка Лебединского уезда Харьковской губернии, в ночь с 5 на 6 декабря был убит грабителями.[233]

Однако, в двадцатых годах сформировался кружок ревнителей имяславия, к которому принадлежали такие выдающиеся люди, как петербургский священник отец Феодор (Андреев), президент математического общества Москвы профессор Д.Ф. Егоров, математик Н.М. Соловьев, артист М.Н. Хитрово–Крамской и другие. С кружком имяславцев были близко связаны отец Павел (Флоренский), М.А. Новоселов, супруги А.Ф. Лосев и В.М. Лосева–Соколова. Духовным отцом Лосевых был архимандрит Давид (Мухранов), совершивший в 1929 году над супругами тайный монашеский постриг под именами Андроника и Афанасии. Соборный старец Пантелеимоновского монастыря схимонах Ириней (Цуриков), один из главных деятелей имяславского движения также оказывал влияние на работу имяславского кружка. В ноябре 1920 года епископ Тульский и Одоевский Ювеналий (Масловский) свидетельствовал перед Святейшим Патриархом Тихоном православность отца Давида и других монахов–имяславцев и просил принять в их судьбе участие. Ходатайство было поддержано представителями имяславского кружка В. А. Симанским, Н. М. Соловьевым и Д. Ф. Егоровым.

Однако, в 1921 году Патриарх писал, что, несмотря на снисхождение Святейшего Синода к имяславцам в 1914 году,[234] Синод «не изменил прежнего своего суждения о самом заблуждении, содержащемся в сочинениях Антония Булатовича и его последователей, которые решил передать на рассмотрение Всероссийского Священного Собора, от которого и зависит разрешение всего дела по существу», участие в таинствах и священнослужение возможно только лишь при письменном или устном свидетельстве «точного следования Православной Церкви и послушания Богоустановленной иерархии».[235]

Но, тем не менее, несколько месяцев спустя произошло совместное служение Патриарха с архимандритом Давидом (Мухрановым).

Отрывочные сведения о дальнейшей судьбе имяславцев собраны в «Хронике Афонского дела» С.М. Половинкина:[236]

1925 год – собрания «имяславческого кружка» завершились: «Собрания с имяславскими докладами завершились в 1925 г., когда начались систематические аресты и арестованных уже не выпускали, как было раньше (запись в дневнике В. М. Лосевой З/ХН–25 г.)».[237]

«В 1928 г. или в начале 1929 г. в кавказских горах была отыскана и расстреляна группа имяславцев, монахов–подвижников, высланных с Афона после известного имяславского движения. Во главе их стоял Павел Дометич Григорович, дворянин, помещик и ротмистр из Киевской губернии, который после 20 лет монашества, по призыву в Армию, был на войне 1914 г. и после ее окончания, в революцию, вернулся в Кавказские горы и носил имя Пантелеймона».[238]

1930 – Чекисты сфабриковали дело «Всесоюзного центра церковно–монархической организации "Истинное православие"», в котором они объединили весьма разнородные религиозные группы, среди которых особую роль они отвели «контрреволюционной монархической организации "имяславцев"». Ей приписывалась роль иезуитов православия.[239] В дело включили М. А. Новоселова, А. Ф. Лосева. В. М. Лосеву–Соколову, Д. Ф. Егорова, свящ. Ф. К. Андреева, свящ. Н. К. Прозорова и др. Им приписывали план свержения Советской власти, как «власти антихриста», и восстановления монархии. Связь между всеми группами приписывали М. А. Новоселову. 27–ю ячейками на Северном Кавказе, среди которых были и имяславческие, якобы руководил еп. Варлаам (Лазаренко). 50–ю ячейками в Воронежской области руководил еп. Алексий (Буй), тесно связанный с руководством «Имяславия».[240]

18 апреля – арестован А. Ф. Лосев; о. Давид благословил его на страдания. В следственном деле сохранилась «Справка о роли профессора Лосева А. Ф. в а/сов, движении»: «[...] Будучи непримиримым врагом Советской власти и приверженцем Православия в его самых черносотенных, диких формах, Лосев еще в 23–24–х гг. сблизился с руководителями имяславия, расценивая это движение «как наиболее активное и жизнедеятельное течение внутри Церкви». [...] Жена Лосева в своих показаниях заявляет: «По своим религиозным взглядам Алексей Федорович Лосев и я исповедуем имяславие, которое является наиболее совершенной формой выражения сущности Православия».[241] Из показаний А. Ф. Лосева: «похуление Имени Божия непризнанием имяславческого учения – это есть снятие печати, которой был запечатлен сатана».[242]

Из обвинительного заключения: «На квартирах профессора Егорова и Лосева устраивались нелегальные заседания, на которых обсуждались вопросы об имяславцах. На этих заседаниях присутствовали представители имяславческой к.–р. организации на Кавказе, находившейся на нелегальном положении и скрывавшейся на горах.» Егоровым и Лосевым «был выпущен документ «Большое имяславие», в котором советская власть трактовалась, как наказание всему русскому народу, как «ужасное сатанинское десятилетие» и предлагалось для борьбы с ней сплотиться около церкви, вставая на имяславческую точку зрения». В вину ставилось: «Активная борьба с коллективизацией, работа по срыву хлебозаготовок, подготовка повстанческого движения с целью свержения советской власти, установление связей с белогвардейскими организациями за границей», в том числе и с митрополитом Антонием (Храповицким).[243]

3 сентября 1931 г. А. Ф. Лосев получил 10 лет лагерей; М. А. Новоселов – 8 лет тюрьмы.[244]

Апрель – ликвидация имяславцев в долине Псху с поселком Псху; находится в Абхазии, в 80 км от Сухуми, за перевалом. На полгода долина бывает отрезана от внешнего мира. «Колумбом нынешней Псху» является Антон Жилинский, который поселился здесь в 1904 г.[245] Епископ Сухумский Андрей (кн. Ухтомский Александр Алексеевич, 26.12.1872 – 4.9.1937) в 1911 г. пришел в Псху и основал здесь монашество [Там же, с. 34]. После революции монахов становилось все больше, в Псху укрывались и белые. В 1920 г. здесь правил генерал Хвостиков. Его преемники занимали официальные посты и потворствовали монахам. Последним из них был барон фон Дринь, который повесился за день до прибытия комиссии из Сухуми. Заявления монахов и монашек о наделении землей удовлетворялись до 1928 г. Учитель Апанасенко еще в 1929 г. «каждое воскресенье водил ребят в церковь, с молитвами начинал и кончал уроки» [Там же, с. 84]. Новая волна прибывших на Псху связана с коллективизацией и усилением репрессий. В 1928–1930 гг. на Псху прибыло 214 человек, из них 188 монашествующих, остальные оценивались как кулаки [Там же. С. 36]. К 1930 г. на Псху было 100 монахов, 12 священников, 8 молитвенных домов. Кельи были разбросаны по всей долине. Результат: «За все десять лет в Псху не вырос ни один комсомолец, ни один коммунист» [Там же, с. 86]. Распространилась легенда, что «есть долина Псху, где нет советской власти» [Там же. С. 64].

Привезенные в Одессу имяславцы разъехались по всей России. «Основное же ядро остановилось в горах Кавказа. Главные их районы: Туапсе, Красная Поляна, Сочи и, особенно, ущелье Псху» [Там же. С. 55]. Основал «черносотенную воинствующую секту имяславцев» на Псху о. Гавриил [Там же, с. 62]. Псху стало центром имяславия на Юге России. Скиты и кельи Псху принимали паломников, некоторые из них оставались на всю зиму. К весне часть из них постригалась в монахи, многие уходили, но на всю жизнь оставались «религиозными фанатиками» [Там же, с. 64]. Монахи получали посылки из разных краев. За зиму 1929–1930 гг. на Псху обновилось около 12 икон [Там же. С. 46]. Из Псху рассылались листки, где говорилось о скором пришествии Христа, колхозы же назывались «антихристовой жидовской коммуной» [Там же, с. 63]. О настроениях имяславцев Федот Иванович Сазонов рассказывал: «... У имяславцев, как бы по закону Божьему, к советской власти близко подходить нельзя. Деньги советские брать нельзя – это, значится, знак антихриста. В киперации ничего покупать нельзя, потому что там тоже антихристы... Как разговор, так они супротив власти, да супротив власти, да на коммунистов, да на Ленина. Это, говорят, первейший антихрист» [Там же, с. 36]. Приехавшей 22 апреля из Сухуми комиссии не продавали продовольствия: «Этим антихристам мы не продаем» [Там же, с. 75].

Вел переговоры с представителями власти иеромонах Феодосии (Волков): «Рост правофлангового дворцовой гвардии. Широкий поповский шаг. Желтые ременные морщины на лице...» [Там же, с. 40]. Он характеризуется как «тихоновец и отъявленный монархист» [Там же, с. 42]. Допрос иеромонаха Григория Мамченко («Он маленький, худой, сухой и горбатый» [Там же, с. 52]) происходил в сельсовете под единственным на Псху «густо засиженном мухами» портретом Ленина, о котором о. Григорий сказал: «Это Ленин, предшественник антихриста». Далее допрос протекал так:

«– ... как ты относишься к Советской власти?

–Как власти антихристовой.

–Мамченко, неужели ты веришь, что Николай II с его Гришкой Распутиным, со всероссийской проституткой Вырубовой, с его чудовищной сворой душителей, палачей, разбойников – был помазанником божьим?.. Значит, ты за возвращение царской власти?

–«Само собой разумеется» [Там же. С. 54]. Автор точно отметил свое состояние: «Меня он бесит» [Там же. С. 54].

Монах Гривницкий («Он также в черном балахоне. Роскошный смоляной волос, под мягким дуновением ветерка, пушисто стелется по плечам. Сам он высок, худ и строен. Ему лет 33–35» [Там же. С. 58]) говорил: «Я христианин и по своим убеждениям не могу поддерживать власти антихриста» [Там же. С. 58]. Упомянуты еще монахи: схимник Старченко, Матвиенко, Семененко. Своих монашеских имен они не назвали. Упомянуты и монахини: мать Феоктиста с дочерью, Матрена Смелова. Зам. пред. ЦИКа Абхазии Малания составил список монахов и кулаков, подлежащих выселению не только из Псху, но и из Абхазии. 30 апреля в Сухуми была направлена большая партия выселяемых. В это время производятся аресты имяславцев и христиан других исповеданий по всему Кавказу.

«После специальных рейдов в горы войск ОГПУ–НКВД большинство тех, кто надеялся укрыться в горных пустынях, были найдены и взяты под арест. Более десяти тысяч монашествующих были разбиты пополам на два этапа. Одну партию заключенных отправили в Новороссийск, вторую – в Тифлис (Тбилиси).» Монахиня Сергия (Клименко) вспоминала: плывшие по морю тяжело нагруженные баржи, переполненные арестованными монахами». В Тифлисе из них образовали трудовую артель.[246] «Стариков и молодых, женщин и мужчин гнали через несколько перевалов с долины Псху и других мест и поселений. У моря всех погрузили на баржи, везли в невыносимой тесноте, как негров во времена работорговли. Монахи плыли и пели молитвы».[247]

Лето – чекистами сфабриковано дело «монархической повстанческой организации, действовавшей в 1927–1930 года в долине Псху и на озере Рида».

8 октября – коллегия ОГПУ приговорила часть арестованных к расстрелу по статье 58, пп. 10, 11 УК РСФСР (контрреволюционная пропаганда и организационная деятельность, направленная на подготовку и совершение контрреволюционных преступлений).

26 октября – приговор приведен в исполнение в Новороссийске.[248]

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: истоки имяборчества

Разгром имяславия на Афоне в 1913 году свидетельствует о глубоком кризисе, в котором находилась Церковь накануне революции: как мы уже говорили, нанеся удар по русскому афонскому монашеству, Святейший Синод подставил под удар и себя, и всю Российскую Церковь в целом. Но почему реакция Святейшего Синода на учение имяславцев была столь резко негативной? Почему вообще имяславские споры были столь ожесточенными? Эти и подобные вопросы не может не задать себе сегодня исследователь. Ответить на них невозможно без указания на глубинные причины этих споров, коренящиеся, на наш взгляд, в особенностях развития русского богословия в XVIII–XIX веках.

Прежде всего, имяславские споры выявили тот "разрыв между богословием и благочестием, между богословской ученостью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью", который был характерен для России XVIII, XIX и начала XX столетий. Видные представители академической учености, получившие богословское образование в духовных школах Российской Церкви, столкнулись в ходе этого спора с представителями "опытного богословия" – малообразованными в большинстве своем афонскими иноками, чье учение основывалось не на академических штудиях, а на традиции, уходящей корнями во времена ранней Церкви и раннего монашества. Практика молитвы Иисусовой и вытекающее из нее учение об имени Божием были неотъемлемой частью этой традиции, тогда как в духовных академиях и семинариях ни об этой практике, ни об этом учении почти ничего не говорилось. И архиепископ Антоний (Храповицкий), и архиепископ Сергий (Страгородский), и С. В. Троицкий сформировались как богословы и церковные деятели именно в духовных школах. О жизни же монашеской они имели лишь самое приблизительное представление, так как ни один из них никогда не состоял иноком какого–либо монастыря.[249] Духовные школы рубежа XIX–XX веков были центрами "богословия", но не "благочестия", "богословской учености", но не "молитвенного богомыслия", потому их представители имели слабое представление о многих аспектах духовной монашеской практики.

Разрыв, о котором идет речь, появился после того, как в XVII веке сформировалась так называемая "киевская ученость", на базе которой возникли духовные академии и семинарии. Эти учебные заведения с самого начала жили замкнутой жизнью, оторванной от церковной действительности. Противостояние между монастырями и духовными школами можно проследить на протяжении всего синодального периода. Сложились две богословские традиции, два подхода к духовной жизни. Монастыри продолжали жить наследием Древней Церкви и Византии; основными источниками оставались творения Отцов Восточной Церкви; упор делался на практическое освоение святоотеческого наследия, а не на теоретическое обоснование истин христианской веры. В духовных школах, напротив, было сильно влияние сначала католической схоластики (XVIII век), а затем и протестантского рационализма (XIX век); преподаватели и студенты увлекались модными западными философскими течениями. К началу XX века две стороны перестали не только понимать, но и слышать друг друга: они говорили на разных языках, пользовались разным понятийным аппаратом, апеллировали к разным авторитетам.

Подчеркнем: речь идет не о полемике между образованными богословами и необразованными монахами. Если все дело было только в малообразованности афонских иноков–имяславцев, на их сторону не стали бы такие выдающиеся представители русской философской и богословской мысли, как Флоренский, Муретов, Булгаков, Эрн, Лосев. Речь идет о разных, принципиально противоположных типах богословской формации, по сути – о разных типах богословия. Афонские иноки–имяславцы были богословами в том исконном смысле этого термина, который выражен в чеканной формулировке IV века: "Если ты богослов, то будешь молиться истинно, и если ты истинно молишься, то ты богослов". Имяславцы говорили не от науки, но от опыта, и излагали то учение, которое они почерпнули не из книг, а из непосредственного общения с Богом. Сказанное не означает того, чтобы противники имяславия были лишены опыта молитвы: просто под молитвой они понимали "замкнутое в себе и не выводящее к Богу состояние нашего сознания".[250] В позиции Синода основной упор делался на субъективное состояние молящегося, вкладывающего то или иное содержание в слова молитвы и в само священное имя Божие; имяславцы, напротив, подчеркивали объективный характер той встречи между человеком и Богом, которая происходит благодаря молитве, и того откровения о Боге, которое человек получает через призывание имени Божия.

Но спор между "имяславцами" и "имяборцами" выходил за рамки полемики о природе молитвы. По сути, это было продолжение споров между православными и евномианами в IV веке, между иконопочитателями и иконоборцами в VIII–IX веках, между Симеоном Новым Богословом и его противниками в XI веке, между Григорием Паламой и Варлаамом Калабрийским в XIV веке. Во всех перечисленных случаях вопрос касался наиболее существенной темы восточно–христианского богословия – темы обожения. Признание или непризнание Божества Сына Божия было вопросом не только догматическим, но и сотериологическим: если Христос – не Бог, тогда невозможно обожение человека. Вопрос об иконопочитании также имел прямое отношение к теме обожения: если воплотившееся Слово невозможно изобразить в красках, тогда Боговоплощение было "призрачным", а следовательно, под сомнение ставится возможность обожения. Спор между Симеоном Новым Богословом и церковными властями его времени вращался вокруг все той же темы: отрицание святости своего духовного отца Симеон приравнивал к отказу от идеи святости вообще, а потому и от идеи обожения. Наконец, исихасты XIV века защищали не что иное, как доктрину обожения, с которой были самым непосредственным образом связаны учения о сущности и энергиях Божиих, о созерцании нетварного божественного света и о молитве Иисусовой.

В XVIII–XIX веках, под влиянием киевской учености, восходящая к Симеону Новому Богослову и исихастам традиция "богословия обожения" была в Русской Церкви почти полностью забыта. В 1913 году профессор Санкт–Петербургской духовной академии Б. М. Мелиоранский в своих лекциях оценивал мистический опыт исихазма как "афонское извращение мистика Симеона Нового Богослова ... напоминающее дервишей, хлыстов или мессалиан".[251] А в изданной в том же 1913 году "Настольной книге священно–церковнослужителя" исихасты XIV века были названы "монашествующим сословием мистиков, которые отличались самою странною мечтательностию" и проповедовали "вздорные мнения".[252] Подобные отзывы об исихазме не были редкостью в русской академической среде в начале XX века.

В XIX уже можно было заметить разницу между такими представителями Российского духовенства, как святитель Игнатий (Брянчанинов) – яркий представитель молитвенно–аскетического богословия, и епископ Феофан Затворник (Говоров) – более академический богослов и церковный ученный, который всё же прикасался и к молитвенной практике.

В имяславческой статье "Корни имяборчества"[253] справедливо указывалось на то, что «спор за Божество Имени Господня в России впервые произошел между приснопамятным отцом Иоанном Кронштадтским и епископом Феофаном, затворником Вышенским. Это было в 70–х годах [XIX в.] вслед за первыми изданиями отцом Иоанном своих сочинений, в коих он Имя Божие назвал Богом. Епископ Феофан восстал против этого, не допуская почитать Имя Божие за Бога. Однако вскоре отступил от спора. Ныне же [в нач. ХХ в.] спор возобновился с новою силою между последователями отца Иоанна и рационалистическими последователями еп. Феофана.».

Не имея возможности привести здесь указанную статью полностью, ограничимся наиболее важными из нее извлечениями.

«Сущность учения имяборцев состоит в том, что имяборцы приравнивают Имя Божие к именам человеческим и Имя – «Иисус» во Христе стремятся свести на степень обыкновенного собственного человеческого имени, не ведая того, что этим они осуществляют исконную мечту диавола и заветную его цель: изгладить Имя Иисусово из памяти и почитания людей, как некую суеверную басню. Имяборцы, как справедливо выразился М. А. Новоселов, «дерзнули посягнуть на тот нерв Церкви, в который сходятся все прочие нервы, – на тот догмат, в отрицании которого содержится отрицание всех догматов, – на ту святыню, которая лежит в основе всех святынь церковных». Многие современные подвижники утверждают, что теперь последний натиск сатаны, но самый ужасный, который и вызовет всеобщее отступление от веры и исполнение похвальбы сатаны: «Оставят христиане Иисуса и нас славить будут». (А писались эти строки в 1914 году.)

Но корни имяборчества не новы, идеи нынешнего имяборчества издавна незаметно, но с упорным постоянством развиваются не только в писаниях современных богословов, но и в их переводах св. Отцов. Об этом весьма часто и много приходится слышать. Так, например, кто не слышал жалоб, что «Русское Добротолюбие», состоящее из творений св. Отцов греческой и др. наций Восточной Церкви, переведено на наш язык крайне своеобразно. Его переводчик выбрасывал из перевода не только целые, неугодные ему главы, но просто отдельные фразы или даже слова, искажая этим не только святоотеческие мысли, но даже догматические истины.

Подобные искажения были причиной того, что многие руководители духовной жизни запрещали своим ученикам пользоваться «Русским Добротолюбием», дабы не повредить своего духовного устроения.

В настоящей нашей заметке мы скажем всего лишь несколько слов о двух последних страницах 62–го слова преп. Симеона Нового Богослова, переведенного на русский язык тем же лицом, что и «Русское Добротолюбие».

История нашего исследования сих двух страниц такова. Во время споров с имяборцами понадобилось нам как–то сравнить одну мысль русского перевода с греческим подлинником. При этом оказалось, что в русском переводе не хватило двух слов, отчего произошло догматическое искажение всей мысли. Это вызвало у нас желание проверить вышеупомянутые две страницы по греческой книге.

[...] Из сравнения сих двух текстов – русского и греческого, мы вполне убеждаемся, что переводчик отнесся с сомнением и недоверием к словам святого отца Симеона, которому Св. Церковь дала название Богослова, каковым названием она раньше почтила только двух величайших святых – возлюбленного ученика Господня Иоанна и Григория Константинопольского. Таким образом, св. Симеон не просто Святой, но и Вселенский учитель, потому что отличен званием Богослова; значит, – недоверяющий ему не доверяет всей Церкви, и исправляющий его, – не согласен с учением Церкви, что теперь имяборцы доказали на деле».

Чтобы не утруждать читателя многочисленными сопоставлениями различных отрывков греческого и русского текстов, приведем лишь одно такое сравнение с характерными авторскими комментариями.

«По–русски сие место [c. 326 в греческой книге] означает следующее: "Посему един есть Бог во Отце, и Сыне, и Св. Духе. Будучи Светом неприступным и предвечным, каковой Свет – имеет и многие Имена, и именуется всем тем, что мы сказали /выше/, и иным еще большим; и не только именуется тем самым, что я сказал, но и действительно производит то самое; как я научился от тех, которые опытно (сему) были научены и установили и утвердили посредством познания чрезмерной благости всемилостивого (всеблагого) Бога". Здесь мы снова подчеркнули пропущенные места русского перевода.

Таким образом, в этом месте св. Симеон прежде всего развивает учение об Именах Божиих, называя их действием Божиим: «действенно производит то самое, чем именуется».

Какое ясное и определенное учение сего св. Отца и Св. Церкви об именах Божиих, и с каким страшным глумлением попрано оно имяборцами!

Во–вторых, из этих слов святого видно, что даже для его времени (IX век) это учение не было новым: «как я научился от тех, которые опытно (сему) были научены и установили и утвердили...» И действительно, – уже Афанасий Великий и другие отцы и учители Церкви понемногу касаются сих вопросов; но только оно нигде с такой ясностью и подробностью не изложено, как в этой главе св. Симеона Нового Богослова.

Нас же имяборцы укоряют, будто бы мы вносим некое новое учение об Имени Божием «Иисус». Св. Симеон этим, на русский язык злонамеренно не переведенным, богословским учением свидетельствует, что не нами, но имяборцами вводится в среду верных Православной Церкви новое лжемудрование о сем предмете; мы же только защищаем то учение Св. Церкви, которое более 1100 лет существует как твердо установившееся и утвержденное, как опытно (т. е. непосредственно от Духа Святого) познанное, милостью все–блаженного Бога. От сего учения мы не отступили нисколько, и да поможет нам Господь окончить течение нашей жизни в полном его соблюдении.

Но сие учение как теперь, так и во все времена весьма отрицалось рационалистами и номиналистами, пока бывшие в IV веке Соборы против Варлаама и Акиндина окончательно не утвердили его. К великому сожалению, деяния сих Соборов ныне уже забыты и даже некоторые архиепископы обзывают ссылающихся на постановления сих Соборов хлыстами, чем, подобно Арию и другим вышеупомянутым еретикам, в корне подрывают устои Православия, уклоняя Церковь к ересям...

Подобно тому, как некогда «Слово крестное», то есть апостольская проповедь об Искупительной Жертве за людей через крестное страдание Спасителя, было для иудеев соблазном, а для эллинов казалось безумием, несмотря на совершенно ясное и определенное учение о сем пророков – так и теперь случилось с имяборцами, что вполне ясное и прямое учение Церкви об Имени Божием, изложенное вышеназванными святыми, объявляется сими новыми эллинами и упорными иудеями как безумное, хлыстовское, злославное, еретическое и проч. Но сии ругательства, направленные на учение св. Отцов, не на главу ли самих хулителей возвращаются? Ибо так написано есть: погублю премудрость (лукавую) премудрых и разум разумных отвергну (1 Кор. 1, 19). Нам же пока довлеет того, чтобы Господь дал крепость устоять в своем исповедании, не устрашаясь грядущих за него насилий, скорбей и проч.

Исследуя же мысли греческой книги, оставленные без перевода, мы видим, что переводчик, очевидно, был поражен этим учением, отнесся к нему недоверчиво и, подобно нынешним имяборцам, назвал его пантеизмом. Поэтому, когда он увидел выражение святого Симеона: «именуется (Бог) всем тем, что мы сказали, и иным еще большим», почел более надежным для своего и других имяборцев спокойствия оставить его без перевода.

Далее: переводчик, можно думать, полагал, что подобные «пантеистические» мысли бродили в голове некоторых невежественных монахов того времени, «откуда–де Симеон легковерно и почерпнул их»; «но согласиться с тем, что это учение св. Отцы Церкви установили и утвердили, как опытно и достоверно познанное ими», – оказалось для переводчика невозможным, потому что не подчинялось его пониманию, почему он и не соизволил сим словам святого появиться на русском языке».

Теперь обратимся к окончанию статьи, которое представдяется нам не менее интересным.

«Таким образом, мы, с Божией помощью, рассмотрели греческий и русский тексты одного из важнейших святоотеческих мест, где изложено учение об Имени Божием. С такой полнотой и ясностью ни один святой отец Церкви не рассматривает сего вопроса, как св. Симеон Новый Богослов. Но за то, должно быть, ни одно из других мест из св. Отцов злонамеренно так не было искажено и не было изуродовано переводчиком, как сие. Злонамеренность его видна из того, что из перевода были исключены лишь только те мысли, которые свидетельствовали, что Имя Божие, Его действия и Слава – есть Бог. И не только у св. Симеона, но и во многих других творениях св. Отцов новейшими переводчиками искажено или затемнено учение об Имени Божием, что не один раз мы уже имели возможность наблюдать. Так, например, «Слово на Обрезание Господне» святителя Димитрия Ростовского в русском переводе совершенно обезображено: из него выдернули всё неугодное имяборцам. Но и в таком даже виде оно поражает их лжемудрование.

Переделывая перевод творений св. Отцов Церкви по своему желанию, имяборцы вместе с тем старались приучить вкус православного общества к западным еретическим богословиям, и прежде всего к Фаррару. И где в этом они успевали, там переход православного в имяборчество скоро совершался.

У нас привыкли считать, что всего года три–четыре прошло, как появилось имяборчество на Афоне. Но приведенные здесь факты свидетельствуют, что оно гораздо старее, и во всяком случае следы его заметны еще в половине прошлого века.

Но главнейший очаг его мы здесь указали, остальное найти не трудно. Когда мы совсем уже закончили нашу заметку, то нам принесли два тома писем переводчика св. Симеона к его духовным детям. В течение двадцати минут мы наудачу прочли несколько этих писем и, действительно, ужаснулись. Из них мы убедились в том, что переводчик злонамеренно исказил вышеуказанные места св. Симеона; так он делал и во многих других случаях. В письме № 989 он пишет: «Никакой нет нужды строго держаться буквы. Так переведите, как бы речь шла от вас, из вашего сердца... гладко, ясно, плавно, тепло. Инде можно прибавить что, инде сократить, инде изменить... В виду иметь назидание и удобоприменимость к жизни... "Невидимая брань" – вся почти переложена не слово в слово. Есть главы переделанные. О молитве всё заново... Так и вам разрешается»... (Вып. 6, с. 123). Вот правила, которых держался этот переводчик Святоотеческих писаний.[254] Мы уже убедились, что ему ничего не стоило исказить догматическое учение Св. Церкви; тому же правилу советовал придерживаться своим ученикам, тому же последовали и нынешние имяборцы, целиком усвоив его приемы в переводах, в учении об Имени Божием и во многом другом.

В письме 985–м переводчик пишет: «Латиняне умную молитву не по–нашему понимают. Она у них – Богомыслие, заключаемое молитвою... А это хотя очень плодотворное упражнение, но не есть молитва... Молитва – особое упражнение от Богомыслия» (Там же, с. 115). Но оказалось, что нынешние афонские имяборцы опередили своих единомышленников конца прошлого века и теперь проповедуют именно такую молитву – «безыменное богомыслие». Питаясь всегда западными богословами, очевидно почерпнули сей способ молитвы от католической Церкви, откуда вышел известный еретик Варлаам. Стараниями врага нашего спасения дух Варлаама снова оживает на Св. Горе, где он в XIV веке вызвал ужасную бурю, охватившую всю Греческую Церковь.

На этот раз дух сего еретика проявился в форме имяборчества, которое несомненно есть – родная сестра Варлаамовой ереси, и знакомые с историей последней легко убедятся в этом, если взглянут на дело сколько–нибудь добросовестно. Но, к сожалению, этой–то добросовестности у многих не хватает, что доказывает тот случай, когда святогорец Денасий ввел в заблуждение Св. Синод и сторонников имяборчества, склонив всех их признать еретическими некоторые мысли об Имени Божием, которые целиком принадлежали Св. Тихону Задонскому. Весьма характерен этот случай: беспристрастному исследователю, при рассмотрении сего вопроса, скоро делается ясным, что имяборчество – одна сплошная и злонамеренная ошибка в этом роде, за что они и названы «имяборцами». А св. Феофилакт Болгарский пророчески назвал их «братьями богоубийц»: «имя «Иисус» братья богоубийц принимают за имя человека» (Толк. На Деян. Ап., гл. 1, ст. 37). Но, кажется оба названия совершенно достигают своей цели».[255]

Диспут между имяславцами и их противниками, так же как и перечисленные выше споры, имевшие место в Византии, был не чем иным, как спором о природе церковного Предания. И в случае с иконопочитателями, и в случае с Симеоном Новым Богословом, и в случае с исихастами налицо было расхождение между теми, за кем стояло живое христианское Предание, и теми, кто, считая себя защитниками Предания, на деле защищал его формализацию и искажение. Краеугольным камнем Предания является личный мистический опыт христианина – опыт непосредственной связи между Богом и человеческой личностью. Предание не может быть подлинно православным, если в его основе не лежит опыт встречи с Богом "лицом к лицу". Если Предание лишится своей мистической сердцевины, оно рискует превратиться в узкий традиционализм, имеющий мало общего с подлинно христианским Преданием, вдохновенным и мистичным.[256] Именно это произошло с некоторыми русскими богословами XX века, отрицавшими по сути не учение об имени Божием, но тот многовековой мистический опыт афонского монашества, из которого это учение выросло.

Особо следует указать на роль константинопольских греков в решении вопроса о судьбе монахов–имяславцев. Их позиция, как мы помним, с самого начала спора была резко негативной по отношению к имяславию. Следует еще раз напомнить о том, что богословская школа на о. Халки, которая провела "экспертизу" имяславских сочинений, не утруждая себя их чтением, находилась в начале XX века под сильным влиянием немецкого протестантского рационализма: большинство ее профессоров получили образование в университетах Германии.

Влиянием немецкого рационализма в значительной степени объясняется негативное отношение не только к учению об имени Божием, выраженному в книге "На горах Кавказа", по и к самой мистической традиции, на которой эта книга основана.

Значение имяславских идей для православной аскетики трудно переоценить. Живое энергийное присутствие Божие в Его имени, неотделимом от Его существа, опытно познаваемое подвижником, дает призыванию имени Христова ту самую чудотворную силу, о которой говорил Христос: «И если чего попросите у Отца во имя Мое, то сделаю, да прославится Отец в Сыне. Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю» (Ин. 14: 13–14); «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками» (Мр. 16: 17). Об этом опыте непосредственного богообщения писал в своих дневниках святой праведный Иоанн Кронштадтский: «Слово потому надо уважать крепко, что и во едином слове бывает вездесущий и все наполняющий единый и нераздельный Господь. Потому и говорится: "не приемли имени Господа Бога твоего всуе" (Исх. 20: 7), что в одном имени – Сам Сый Господь, простое Существо, Единица приснопоклоняемая»;[257] «Он весь в одной простой мысли – Бог–Троица, или в одном простом слове – Троица, или в трех Лицах, соединенных воедино. Но Он же весь и во всем сущем, все проходит, все наполняет Собою. Например, вы читаете молитву, и Он весь в каждом слове, как Святый Огнь, проникает каждое слово [...]. Но особенно Он весь в принадлежащих Ему именах: Отец, Сын и Святый Дух, или – Троица, или Господь, Господи Боже; Господь Саваоф; Господи Иисусе Христе, Сыне Божий; Душе Святый; Царю Небесный, Утешителю, Душе истины... и прочих именах Своих».[258]

Разбирая «Послание Святейшего Синода» от 18 мая 1913 года, Владимир Эрн заметил: «Синод формально провозглашает антихристианскую теорию молитвы, как замкнутого в себе и не выводящего к Богу состояния нашего сознания. [...] Истинное разделение существует не между Именем Божиим и существом Божиим, а между человеческой душой и Именем Божиим, и разделение это уничтожается молитвой».[259] Понимание того, что есть имя Божие, важно для нас и потому, что, по свидетельству Святых Отцов, в том числе через молитвенное призывание имени Божиего Таинства Церкви обретают действенную силу: «как дуновение святых и призвание Имени Божия, подобно самому сильному пламени, жжет и прогоняет демонов, так и сей заклинательный елей призыванием Бога и молитвою приобретает такую силу, что не только, сожигая, изглаждает следы греха, но и изгоняет все невидимые силы лукавого»,[260] «святое Миро сие, по призвании, не простое уже, или, как бы сказал иной, обыкновенное миро, но дарование Христа и Духа Святого, от присутствия Божества Его соделавшееся действенным»,[261] «хлеб и вино Евхаристии до святого призывания достопоклоняемой Троицы были простым хлебом и простым вином, а по совершении призывания хлеб делается Телом Христовым, а вино Кровию Христовою».[262]

Кроме того, существует строгая связь имени Бога и Его иконографического изображения, по словам святого Феодора Студита, «имя есть имя того, что им называется, и как бы некоторый естественный образ предмета, который носит это имя: в них единство поклонения нераздельно».[263] Только после начертания на иконе имени она считается освященной и в иконе признается реальное присутствие именуемых.

Сам по себе дар имени Христова с нераздельно присущим ему Божеством, по убеждению имяславцев, является объективной реальностью, независимой от человека. В этом есть сходство имени и Евхаристических Даров – Бог присутствует и в Евхаристическом Теле и Крови Христовых, и в Иисусовом имени. И тем, и другим человек может злоупотребить, причастившись «во осуждение» и призвав Бога «всуе». В качестве примера можно привести слова преподобного Симеона Нового Богослова, который утверждал, что если Причастие «совершается в чувстве и сознании, то ты причащаешься достойно; а если не так, конечно же, ты ешь и пьешь недостойно. Если в чистом созерцании ты приобщился того, чего ты приобщился, се сделался ты достойным подобной трапезы; если же ты не стал достойным, ты не прилепишься [к Богу], отнюдь не соединишься с Богом».[264] Те же параллели существуют между призыванием Бога и единением с Ним как результатом молитвы: именование Бога без благоговейного сердечного сокрушения перед святыней имени Иисус–Христова становится «в тяжесть и в муку, и в преложение грехов». Именно об этой греховной ситуации говорил Господь в Нагорной проповеди: «Не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!", войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! Не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф. 7: 21–23). Несмотря на «беззакония», сила имени Иисусова, свет существа Божия, творит чудеса, пророчествует, изгоняет бесов. Но чудотворное действие Божественных энергий еще более усугубляет вину беззаконника, чтущего Господа устами, с окаменевшим сердцем, далеко отстоящим от Источника жизни (Мр. 6: 7). Таким образом, имя Христово, как и любое Таинство Церкви, есть место встречи очищающего спасительного Божественного действия и человеческой активности, которая становится сосудом для принятия Божиих даров – «Царства и силы и славы» (Мф. 6: 13).

Имяславские споры были вызваны к жизни не случайным стечением обстоятельств, столкновением людей и мнений, но именно онтологической разницей в понимании духовной жизни: Никон утверждал, что в молитве происходит смена ощущений и переживаний, в результате которых у молящегося возникает чувство присутствия Божия. Троицкий, повторяя эту мысль, добавляет к ней свои выкладки относительно взаимоотношений между молящимся и Богом как между субъектом и объектом. Очевидно, именно разный опыт молитвы приводил имяславцев и их противников к разным теориям молитвы. У афонских подвижников, так же как и у древних аскетов, речь идет о поглощении Господом сердца молящегося и о поглощении сердцем Господа,[265] а не о каких–то субъективных психологических переживаниях и ощущениях, возникающих в сердце в результате воздействия на него "объективного" божественного действия. Если противники имяславия знали только опыт взаимоотношений между субъектом–молящимся и объектом–Богом, то имяславцы знали другой опыт – молитвы, выходящей за пределы субъектно–объектных отношений, соединяющей с Богом, т.е. делающей человека едино с Богом.

Важно указать и на духовный закон, который прослеживается в ходе всей истории Церкви и который проявляется в духовном падениии (а часто и внешнем разорении) тех церквей, в которых: тем или иным образом хулилось имя Господа Иисуса Христа, живое Предание и Традиция становились мертвым богословием и лицемерным обрядоверием, отрицался живой опыт Богообщения или отвергалась идея обожения человека, оставлялось или умалялось делание Иисусовой молитвы, сокращалось число ее делателей, изменялось на худшее отношение к этому великому деланию. Там, где это делание процветало, там и церковь процветала и приносила плоды. Там где это делание пресекалось, там и церковь приходила в упадок и запустение...

 

Ссылки

[1] Беседы схи–архимандрита Оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми. СПб.: Свято–Троице–Сергиева Лавра. 1991. С. 58.

[2] Поясняя вопрос об исхождении Святого Духа, можно привести слова епископа Амфилохия Радовица: «Это богословское развитие (учения о различении сущности и энергии – ред.) дает большую глубину, ясность и твердое основание различению между посланием Святаго Духа Отцом и Сыном во времени и Его превечным исхождением от одного Отца. Это различение же имеет большое значение для сличения с западным учением о Филиокве. Действительно, тот, который не принимает два образа исхождения Духа на основании различения между сущностью и энергией, тот приводится – по святому Григорию Паламе – неизбежно к соглашению с Филиокве, ибо он принуждается автоматически к отождествлению беспричинного бытия Божия с Его проявлением, которое имеет причину. Это значит отождествление превечного образа существования Святой Троицы с образом Ее проявления, то есть отождествления богословия с икономией». (Цит. по: Илларион Святогорец, иером. Исповедание православной веры св. Григория Паламы. М., 1995. – С. 21–22.).

[3] Иларион, схимонах. На горах Кавказа. Издание четвертое, исправленное. Воскресение. СПб., 1998.

[4] Выходцев Е. I часть истории афонской смуты // История афонской смуты. Выпуск первый. Пг., 1917. С. 12.

[5] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. В 2–х тт. СПб.: Алетея. 2002. Т.1. С. 297.

[6] Выходцев Е. I часть истории афонской смуты. С. 12.

[7] Переписка с отшельником Иларионом, автором книги «На горах Кавказа». // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 188–189.

[8] Взыскующие града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках. Сост. В.И. Кейдан. М., 1997. С. 551.

[9] Иларион, схимонах. На горах Кавказа. С. 15, 17.

[10] Иларион, схимонах. На горах Кавказа. С. 57.

[11] Булгаков С. Н. Афонское дело // Русская мысль. 1913. Сентябрь. С. 44.

[12] Лосев А.Ф. О книге «На горах Кавказа». // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 67–68.

[13] Антоний (Храповицкий), архиепископ. О новом лжеучении, обоготворяющем имена, и об «Апологии» Антония Булатовича // Прибавления к Церковным ведомостям № 20, 1913. С. 871.

[14] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Оправдание веры в Непобедимое, Непостижимое, Божественное Имя Господа нашего Иисуса Христа. Пг., 1917. С. 8.

[15] Забытые страницы русского имяславия. С. 22 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 13. Д. 3).

[16] Одной из причин неприятия книги называют помещенное здесь письмо о. Илариона с обличением афонских старцев, которые приняли за истинные ежедневные явления Божией Матери некоей Наталии. Старцы ездили «для назидания к великой святой», оказывали ей всевозможное внимание и поддержку. Впоследствии Наталия принесла покаяние, а прежние почитатели прельщенной женщины (в т.ч. и о. Агафодор) составили тайный заговор с целью остановить распространение свидетельства их духовной близорукости. Рецензия инока Хрисанфа стала первым шагом в указанном направлении.

[17] Монастырь Ватопед – самая известная и богатая обитель на Афоне. Находится в трех часах ходьбы от Кареи, столицы Святой Горы.

[18] Булатович Александр Ксаверьевич (1870–1919), иеросхимонах Антоний. В 1891 г. закончил Александровский лицей в С.–Петербурге. Зачислен в лейб–гвардии гусарский полк 2–й кавалерийской дивизии, ротмистр; путешествует по Абиссинии. В 1906 г. принимает постриг, уезжает на Афон, в 1910 г. рукоположен во иеромонахи. Автор книги «С войсками Менелика II», издатель «Посмертных поучений преподобного Нила Мироточивого Афонского». О нем см.: Кацнельсон И. С. А. К. Булатович – гусар, землепроходец, схимник // А. К. Булатович. С войсками Менелика II. М.: Наука, 1971. С. 31.; Кацнельсон И., Терехова Г. По неизведанным землям Эфиопии. М.: Наука, 1975. 191 с.; От Абиссинии до Афона // Московские Церковные Ведомости. 1913. № 79, 5 апреля; Булатович А.К. Третье путешествие по Эфиопии. М.: Наука, 1987. 121 с.

[19] Сергиев Иоанн Ильич, прот. Моя жизнь во Христе или минуты духовного трезвения и созерцания, благоговейного чувства, душевного исправления и покоя в Боге. Извлечение из дневника. Т. 2. Изд. 2, исправленное автором. СПб, 1893, с. 251.

[20] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. Пг., 1917. С. 13–15.

[21] По полному иронии свидетельству посла России в Эфиопии Б. Чемерзина, о. Антоний в течение 2–х месяцев был болен, а по выздоровлении «пожелал приступить к исцелению недуга Императора Менелика II, для каковой цели им были привезены несколько чудотворных икон, освященое масло и святая вода. [...] Допущенные наконец к больному, о. Антоний со своим спутником монахом Иеронимом отслужили молебен, окропили и даже растирали тело Императора святою водою и елеем, прикладывали чудотворные иконы, но никакого улучшения в состоянии здоровья Менелика не достигли. Единственным результатом их посещения было то, что с очевидностью было установлено, что Император жив и что все слухи о подмене [...] джанхоя [...] ложны». По поводу планов Булатовича по организации в Эфиопии духовной миссии посол заметил, что его «надежды на прилив пожертвований на такое специальное дело [...] едва ли основательны и что ему [...] следует рассчитывать исключительно на свои личные средства. Кроме того, [...] имеется еще одна слабая сторона – это подбор сотоварищей. Едва ли можно сомневаться в том, что большая часть его братии, прельщенная ныне его пылкими рассказами о блаженстве жить в Абиссинии, разбежится вскоре после того, как ознакомится со всеми трудностями, которые предстоит испытать им на лишенном пресной воды острове, в местности, не отличающейся здоровым климатом, вдали от всякого человеческого жилья». Интересна и характеристика самого о. Антония, приведенная в письме: «Сам о. Антоний, будучи человеком сильного духа, в то же время весьма слаб здоровьем (он страдает малярией и глазами) и весьма несведущ в делах житейских, что отнюдь не может благотворно отразиться на его деятельности. К тому же духовное начальство Свято–Андреевского скита неодобрительно, по–видимому, относится к его затее, что сказалось в настоятельном и спешном вызове его обратно на Афон. Ясно, что скит неохотно расстанется с образованным, глубого верующим и богатым сотоварищем». (См.: Булатович А.К. Третье путешествие по Эфиопии. М.: Наука, 1987. 121 с. С. 115–116).

[22] Михайлов А. Знаменитый Сашка Булатович. Истинная история гусара–схимника // Родина. 1999. №9 С. 64.Булатович А.К. Третье путешествие по Эфиопии. С. 116.

[23] Забытые страницы русского имяславия. Сборник документов и публикаций по афонским событиям 1910–1913 гг. и движению имяславия в 1910–1918 гг. М., 2001. С. 48 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 12).

[24] Забытые страницы русского имяславия. С. 20 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 18).

[25] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 126.Выходцев Е. I часть истории афонской смуты. С. 66–67.

[26] Забытые страницы русского имяславия. С. 22 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 13. Д. 3).

[27] Выходцев Е. I часть истории афонской смуты. С. 16.

[28] Пс. 5: 12; Пс. 51: 11; Пс. 71: 17; Пс. 98: 3; Пс. 117: 10–12; 2Мак. 8: 15; Мр. 16: 17; Ин. 1: 2; Ин. 3: 18; Ин. 6: 63; Ин. 14: 13; Ин. 15: 16; Ин. 16: 23–24; Деян. 2: 21; Деян. 3: 6; Деян. 4: 12, 30; Деян. 8: 12; Деян. 10: 43; Деян. 26: 9; 1Ин. 3: 23; Флп. 2: 9–11; Апок. 3: 8 и др.

[29] «Иисусе, спасительное имя, помилуй мя»; «Буди имя Господне благословенно от ныне и до века»; «Страшно и свято имя Его»; «Пойте имени Его»; «Пресвятая Троице помилуй нас [...] Имени ради Твоего»; «[...] и поклонюся, и воспою, и прославлю пречестное имя Твое, со Отцем и Единородным Его Сыном, ныне и присно, и во веки»; «Его же имя паче всякого имене призываем»; «И даждь нам едиными усты и единым сердцем славити и воспевати пречестное и великолепное имя Твое»; «Буди имя Господне благословенно отныне и до века»; «Оправдался еси, просветился еси, освятился еси, омылся еси именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего»; «Благодарим Тя яже поставил еси (нас) в поклонение честнаго имени Твоего»; «Апостолы исцеления творяще, Владыко, Твоим именем. Наги и просты во языки послал еси Твоя ученики: вместо оружия Твое имя носяще святое»; Канон сладчайшему имени Иисусову и др.

[30] Кирилл Иерусалимский, Афанасий Великий, Григорий Нисский, Иоанн Златоустый, Феофилакт Болгарский, Симеон Новый Богослов, Григорий Синаит, Григорий Палама, Паисий Величковский, Тихон Задонский, Димитрий Ростовский и др.

[31] Открытое письмо инока Досифея к игумену и старцам обители // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 231.

[32] Философия языка и имени в России (Материалы круглого стола 25 июня 1997 г.). М., 1997. С. 15.

[33] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Апология веры во Имя Божие и во Имя Иисус. М., 1913. С. 45.

[34] Сергиев Иоанн Ильич, прот. Моя жизнь во Христе или минуты духовного трезвения. Т. 2. С. 309.

[35] Там же. С. 238.

[36] Там же. С. 363.

[37] Там же. С. 422.

[38] К примеру, архиеп. Никон Вологодский (Рождественский) писал: «Имя Божие всегда Свято. Им совершаются наши спасительные таинства; им запечатлевается верность наших клятв и обещаний. Им поражаем врагов видимых и невидимых. Имя Божие есть то же, что непостижимое существо Божие, открывающее себя людям» (Троицкие листки. Т.5, 137, изд. 1899). Позднее окажется, что эти слова не более, чем простая семинарская риторика.

[39] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 14.

[40] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 14.

[41] Русский Инок. Почаев. 1912, февраль, №4. с. 71–75; март, №5. с. 57–59; апрель, №6. С. 50–60.

[42] Русский Инок. Почаев. 1912, май, №10. С. 62–63. Догматическое сознание вл. Антония ярко характеризует и тот факт, что в последние годы жизни он развивал учение о том, что наше искупление произошло не на голгофском Кресте, а во время душевных мук Спасителя в Гефсиманском саду, т.е. вопрос спасения от греха, проклятия и смерти переводится в чисто психологический план.

[43]Симптоматично, что в лекциях, прочитанных в начале века профессором Петербургской Духовной Академии Б.М. Мелиоранским мистический опыт исихазма также оценивается как «афонское извращение мистики Симеона Нового Богослова... напоминающее дервишей, хлыстов или мессалиан» (Б.М. Мелиоранский. Из лекций по истории и вероучению древней христианской церкви. Вып. 3. СПб., 1913. С. 357–358). Антоний (Храповицкий), архиепископ. Еще о книге «На горах Кавказа». Письмо в редакцию «Русского Инока» // Русский Инок. Почаев, 1912. Август, №15. С. 60–62.

[44] Вениамин (Федченков), митрополит. Имяславие // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 119–140.

[45] Письмо автора книги «На горах Кавказа» схимонаха Илариона на Афон к духовнику – иеросхимонаху о. N. Сообщил святогорец Денасий. // Русский Инок. 1912. Август, № 15. С. 62.

[46] См.: Сергий (Страгородский), митрополит. Ответ митрополиту Вениамину // Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т.2. С. 565.

[47] Забытые страницы русского имяславия. С. 38 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 18).

[48] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т.1. С. 361–362.

[49] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 15.

[50] Там же. С. 17.

[51] Там же. С. 82.

[52] Забытые страницы русского имяславия. С. 22 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 13. Д. 3).

[53] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 16.

[54] Климент, святогорский монах. Имебожнический бунт или плоды учения книги: «На горах Кавказа» (Краткий очерк Афонской смуты). С. V.

[55] Выходцев Е. I часть истории афонской смуты. С. 18–19.

[56] Иноки Афонские. Сущность Афонского спора (письмо в редакцию). – Новое время, 14.05.1913. Перепечатано в: Начала № 1–4, 1998. С.141–144.

[57] Там же. С. 43.

[58] Хрисанф, инок. О статье Святогорца "О почитании имени Божия". Цит. по: Святое Православие и именобожническая ересь. В 3–х ч. Харьков, 1916. Ч. 1. С. 18. Впервые напечатано в журнале "Русский инок" № 17, 1912.

[59] Цит. по: Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами. С. 123.

[60] Там же С. 121.

[61] Антоний (Булатович), иеросхимонах. К обличению имяборцев. Разбор статьи "Письмо с Кавказа", помещенной в № 19–м "Русского инока". Цит. по: Начала № 1–4, 1998. С. 161.

[62] По свидетельству людей, близко знавших о. Антония, его здоровье было подорвано во время военной службы. Большинство его заданий было сопряжено с риском для жизни, а о себе Булатович всегда заботился в последнюю очередь. М.К. Орбелиани, сестра о. Антония, вспоминала, что «к концу похода в Китай Булатович заразился от освобожденного им из плена французского миссионера тифом и тяжело болел. Для поправки здоровья его отправили в Японию. Пароход попал в сильный шторм. Булатович неосторожно вышел на палубу и простудил свои больные глаза. С тех пор воспаления глаз преследовали его до конца жизни» (См.: Кацнельсон И., Терехова Г. По неизведанным землям Эфиопии. С. 174). В 1913 г. в письме к архиепископу Никону о. Антоний пишет: «Простите, Ваше Преосвященство, что пишу Вам письмо не своей рукой, ибо заболел тяжелым воспалением глаз и нахожусь в больнице» (См.: Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 161).

[63] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. СПб., 1914. Глава III.

[64] Флоренский П.А., свящ. Переписка с М.А. Новоселовым. Томск: Водолей, изд. А. Ситникова, 1998. 287 с. С. 82.

[65] См.: Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами. С. 21–22.

[66] Там же. С. 17–18.

[67] Там же. С. 25.

[68] Там же. С. 26.

[69] Михаил Александрович Новоселов (1864 – 1938) – редактор–издатель «Религиозно–философской библиотеки», один из руководителей Кружка ищущих христианского просвещения. Не приняв «Декларацию» митр. Сергия (Страгородского) в 1927 г. переходит на нелегальное положение. В 1930 г. арестован как глава «Политического Центра всесоюзной церковно–монархической организации "Истинное православие"», на заседании тройки 17 января 1938 г. приговорен к высшей мере наказания. По непроверенным данным: в 1921 г. от рук вл. Феодора (Поздеевского) принимает тайный постриг с именем Марк, с 1923 г. епископ Сергиевский.

[70] Лескин Д., свящ. Отражение имяславских споров в частной переписке участников «новоселовского кружка» // Церковь и время. 2001. №4 (17). С. 227.

[71] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 27.

[72] Там же. С. 28.

[73] Забытые страницы русского имяславия. С. 8–10.

[74] Выходцев Е. I часть истории афонской смуты. С. 68.

[75] Протат (Кинот) – Совет Афона, совмещающий функции законодательной и исполнительной власти. Каждый из двадцати афонских монастырей имеет в Киноте своего представителя. Расположен в Карее.

[76] Среди иноков ходила «смутная молва, находившая основание в некоторых случайно дознанных фактах, [которая] на языке монахов–простолюдинов говорила, что патриаршее письмо, осуждающее книгу Илариона, обошлось Пантелеимоновскому монастырю "в шапку золота" и вдобавок к золоту потребовалось выписать из Одессы 300 фунтов свежей зернистой икры для членов патриаршего Синода, больших охотников до русской икры. Насколько основательны были слухи о "подарке" Патриарху, можно судить по тому, что об этом говорилось в бумаге, поданной монахом Дометием командированному на Афон нашим правительством П. Б. Мансурову, а позднее в жалобе, поданной от имени 614 монахов–имяславцев монахом Дометием Комяком в Св. Синод. Первый из них писал: "Затем я заявляю Вашему Высокопревосходительству, что не считаю членом православной Церкви покойного Патриарха Иоакима за данную им грамоту в руки иеросхимонаха Кирика прошлого года сентября 12 дня за № 8522. Двусмысленные выражения этой грамоты произвели раскол среди членов православной Церкви, и говорят, что эта грамота была дана Патриархом за подарок в 50000 руб.". В жалобе, поданной в Св. Синод монахом Дометием Комяком, читаем: "Нам известно, что только до 50000 руб. Кирик израсходовал на сие дело (получение от Патриарха грамоты) в Константинополе. Из Одессы же от Дубинина на несколько сот рублей было потребовано (телеграммой) черной икры для подарков, чтобы только угодить патриаршей канцелярии, по каковой причине и получено было некоторое согласие"». (См.: Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. Глава VII; Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 36).

[77] Выходцев Е. I часть истории афонской смуты. С. 75–76.

[78] Там же. С. 77.

[79] Акт о исповедании веры во Имя Божие, утвержденный советом старцев Пантелеймоновского монастыря 20 августа 1912 г. и возражения против сего исповедания отвергающих его // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 167–170.

[80] Открытое письмо инока Досифея к игумену и старцам обители // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 228–239.

[81] Акт о исповедании веры во Имя Божие, утвержденный советом старцев Пантелеймоновского монастыря 20 августа 1912 г. и возражения против сего исповедания отвергающих его // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 168.

[82] Эрн В. Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 67–68.

[83] Открытое письмо инока Досифея к игумену и старцам обители // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 230.

[84] Забытые страницы русского имяславия. С. 23–24 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 15).

[85] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 38–39.

[86] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 28.

[87] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 137–140.

[88] Выходцев Е. I часть истории афонской смуты. С. 107.

[89] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 43.

[90] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 30.

[91] Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. // Начала. № 1–4. Имяславие. Вып. I (М., 1996). С. 11.

[92] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 54.

[93] Там же. С. 55.

[94] Там же. С. 56–57.

[95] Цит. по: Имябожники и Церковь.– Новое время, 7.05.1914 (№ 13 703).

[96] Забытые страницы русского имяславия. С. 261–265 (ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д 358. Л. 30–35).

[97] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 33.

[98] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 65.

[99] Согласно о. Мисаилу, это событие произошло 23 января (См. Забытые страницы русского имяславия. С. 53 (Документ ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 360. Л. 124–125)), по другим сведениям – 27 января (См. Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 39; Забытые страницы русского имяславия. С. 112).

[100] Имяборцы заявляли, что о. Мисаил был тайно предупрежден, что в случае не подписания исповедания он будет удален из монастыря, так же как и о. Иероним. «О. Мисаил от принуждения его подписаться крайне упал духом, скорбел и плакал», – вспоминал монах Денасий (См.: Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 40.)

[101] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т.1. С. 392.

[102] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 44.

[103] Забытые страницы русского имяславия. С. 49 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. д. 19).

[104] Климент, святогорский монах. Имебожнический бунт или плоды учения книги: «На горах Кавказа» (Краткий очерк Афонской смуты). С. XXXI.

[105] Там же. С. XXXII.

[106] Имеется в виду Антоний (Храповицкий).

[107] Послание на Афон епископа Никона.– Начала № 1–4, 1998. С. 249–250.

[108] Открытое письмо святогорцев–исповедников Имени Божия к Его Преосвященству епископу Никону. – Начала № 1–4, 1998. С. 252. См. также: Забытые страницы русского имяславия. С. 38–39.

[109] Открытое письмо святогорцев. – Начала № 1–4, 1998. С. 259. Ср.: Забытые страницы русского имяславия. С. 46.

[110] Иноки афонских подворий в Одессе в большинстве своем поддерживали имяславцев.

[111] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 62–63.

[112] Протокол, составленный по докладу П. Б. Мансурова, см. в: Кравецкий А.Г. К истории спора о почитании имени Божия // Богословские труды. – 1997. – № 33. С. 161.

[113] Саблер Владимир Карлович – обер–прокурор Святейшего Синода со 2(15).05.1911 по 5.06.1915. Родился в 1845 г. По окончании юридического факультета Московского университета был профессором этого университета, затем К. П. Победоносцевым был привлечен к работе в Синоде. Член Государственного Совета с 1905 г., действительный тайный советник. После революции был сослан большевиками в Тверь, где и умер в нищете в 1929 г. См.: Флоренский Павел, священник. Переписка с М. А. Новоселовым. С. 127.

[114] С. М. Русская политика на Афоне. (Беседа с П. Б. Мансуровым). – Новое время, 12.05.1913(№ 13349).

[115] См.: Церковные вести. – Биржевые ведомости, 10.04.1913 (№ 13 491).

[116] РГИА. Ф. 797. Оп. 83. Д. 59. Л. 137.

[117] Отзыв Халкинской богословской школы об учении «Имеславцев» // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 272.

[118] «Грамота на Афон Вселенского Патриарха Германа V». Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. С. 15.

[119] Антоний (Булатович), иеросхимонах. И паки клевещет на ны Ритор Тертилл // Колокол. 1916, 3 и 6 сентября.

[120] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Афонское дело // История Афонской смуты. Пг.: Исповедник, 1917. Вып. 1. XXVI, 108 с. С. VIII.

[121] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 45.

[122] Забытые страницы русского имяславия. С. 169 (НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 40). Некоторые имяславцы истолковали слово "Халки" (греч. ????? – название острова, на котором расположена школа) как содержащее число антихриста 666. Для этой цели к слову ????? прибавили букву ?: получилось ??????. Цифровые значения греческих букв, составляющих это слово, следующие: X = 600, А = 1, ? = 30, К = 20, I= 10, ? = 5; итого 666. См.: Забытые страницы русского имяславия. С. 180 (НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 40).

[123] РГИА. Ф. 797. Оп. 83. Д. 59. Л. 10–11об.

[124] РГИА. Ф. 797. Оп. 83. Д. 59. Л. 11 об.

[125] Забытые страницы русского имяславия. С. 169–170 (НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 40).

[126] Никон (Рождественский), архиепископ. Великое искушение около святейшего имени Божия. // Церковные ведомости, № 20. М., 1913. С. 853–869.

[127] Троицкий С. Афонская смута // Церковные ведомости, № 20. М., 1913. С. 882–909.

[128] Необходимо заметить, что искренний почитатель о. Иоанна Кронштадтского свт. Макарий (Невский) на заседание Синода приглашен не был и узнал о постановлении только из газет. Среди членов Синода о митрополите бытовало мнение, как о человеке «который живет вне пространства и времени детскими мечтами об Алтае» (См.: Дневник архиеп. Арсения (Стадницкого). Не издан.). В дальнейшем митр. Московский Макарий сыграл значительную роль в попытках уврачевать конфликт.

[129] Послание Святейшего Синода // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 45.

[130] Там же. С. 47.

[131] Там же. С. 50.

[132] Сергиев Иоанн Ильич, прот. Моя жизнь во Христе. Т. 1. С. 349.

[133] Троицкий С. Афонская смута // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 160–161.

[134] Переписка П.А. Флоренского, И.П. Щербова, Антония (Булатовича), М.А. Новоселова // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 202.

[135] Новоселов М.А. Открытое письмо к А.Г.К. // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 218.

[136] Эрн В. «Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием» // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 77.

[137] Пахомий, монах. История Афонской смуты или имябожнической ереси. С. 68. По другим сведениям – 5 июня (См.: Забытые страницы русского имяславия. С. 55 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 29. 1913 год).

[138] Афонский бунтарь (От нашего сумского корреспондента) // «Русское слово», №57 от 9 (22) июля 1913. Цит. по: Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 223–224. Ср. аналогичное свидетельство «полномочных от братии [...] Пантелеимонова монастыря, записавшихся в Союз Архангела Михаила исповедников Имени Божия в числе более 900 человек» в кн. «Забытые страницы русского имяславия». С. 60–62 (Документ НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 29ю1913 год).

[139] Никон (Рождественский), архиепископ. Плоды великого искушения около имени Божия (из доклада Св. Синоду о поездке на Афон) // Прибавления к Церковным Ведомостям. 1913. 24 августа, № 34. С. 1504–1521.

[140] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 161–162.

[141] Согласно подсчетам консула, имяславие не поддерживали 700 человек из 1700 насельников монастыря (См.: Забытые страницы русского имяславия. С. 151).

[142] Забытые страницы русского имяславия. С. 66–68 (ГАРФ. Ф. 102 Д–2. 1913 г. д. 48).

[143] Цит. по: Послесловие. Иларион, схимонах. На горах Кавказа. С. 912.

[144] В документальных свидетельствах сведения об убитых отсутствуют.

[145] Забытые страницы русского имяславия. С. 98–99 (ГАРФ. Ф. 102 Д–2. 1913 г. Д. 49. Л. 37).

[146] Цит. по: Православная Церковь о почитании Имени Божия и о молитве Иисусовой. СПб., 1914. С. 22.

[147] Там же. С. 19–21.

[148] Никон (Рождественский), архиепископ. Плоды великого искушения около имени Божия (из доклада Св. Синоду о поездке на Афон) // Прибавления к Церковным Ведомостям. 1913. 24 августа, № 34. С. 1504–1521.

[149] Забытые страницы русского имяславия. С. 437.

[150] Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. С. 19. Что характерно, на принудительном расстрижении монахов полицейскими силами настаивали два архиепископа – Никон и Назарий Одесский (См.: Забытые страницы русского имяславия. С. 102–105).

[151] Голос Москвы, 30 июля 1913

[152] Голос Москвы, 18 августа 1913 № 190

[153] Голос Москвы, 10 августа 1913

[154] О взаимоотношениях между русскими и греками на Афоне в XIX веке см. в: Феодосий, иеромонах. История русского на Афоне Пантелеимонова монастыря. С. 69–111. См. также: , 1960 (отдельная глава посвящена имяславским спорам). После вхождения Афона в состав Греции в 1912 г. Греческие власти вели политику, направленную на эллинизацию Афона и активное вытеснение русских. Результатом «дела имябожников» стало выдворение со Св. Горы 833 монахов двумя пароходами, впоследствии еще некоторое количество иноков покинули Св. Гору самостоятельно, протестуя против имяборческой пропаганды на Афоне.

[155] Количество русских на Афоне в описываемый период превышало шесть тысяч. Архиепископ Никон (Рождественский) называет цифру в семь тысяч. См.: Никон (Рождественский), архиепископ. Плоды великого искушения около святейшего Имени Божия (из доклада Святейшему Синоду о поездке на Афон). – Прибавления к Церковным ведомостям, 24.08.1913 (№ 34). С. 1520. Другие источники колеблются между пятью и восемью тысячами. По газетным данным, в 1913 году 35 % населения Афона составляли греки, 50 % русские, 9 % румыны, 6 % сербы и болгары. См.: Афонский вопрос.– Московские ведомости, 24.07.(6.08). 1913 (№ 170).

[156] См. об этом: Троицкий С. В. Афон и международное право. С. 143–144.

[157] Следует, впрочем, отметить, что в греческих монастырях Афона было немало иноков, доброжелательно относившихся к русским, но при этом искренне убежденных в том, что проповедуемые русскими имяславцами мнения составляют "еретическое учение об умной молитве", которое подлежит искоренению. К числу таковых иноков относился, в частности, известный подвижник схимонах Каллиник–исихаст, принявший в 1913 году деятельное участие в борьбе с имяславием. См.: , 1990. С. 56–57. Письмо схимонаха Каллиника по поводу книги "На горах Кавказа" см. в: Святое Православие и именобожническая ересь. С. 24–26.

[158] Панкратов А. Афонская трагедия. – Русское слово, 21.02.1914 (№43).

[159] О роли М. Н. Гирса в афонских событиях см. в: Забытые страницы русского имяславия. С. 8–9

[160] цит по: Кравецкий А. Г. К истории спора о почитании Имени Божия. С. 160–161.

[161] Цит. по: История Афонской смуты. Вып. I. Пг, 1917. С. XVII–XVIII.

[162] Там же. С. XVIII–XIX.

[163] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Гл. 6.

[164] Русский Инок. Почаев. 1913, август, №15. С. 965.

[165] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Открытое письмо игумену Пантелеимоновского монастыря архимандриту Мисаилу // Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. С. 167–168.

[166] Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. С. 20.

[167] Цит. по: Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 166–167. См. также послесловие к кн.: Иларион, схимонах. На горах Кавказа. С. 915.

[168] Об этом в 1916 году свидетельствовал схимонах Мартиниан в записке, поданной обер–прокурору Синода. См.: Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 166.

[169] Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 447.

[170] РГИА. Ф. 797. Оп. 83. Д. 59. Л. 133.

[171] Цит. по: Флоренский Павел, священник. Переписка с М. А. Новоселовым. С. 254.

[172] Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. С. 20.

[173] Святейшему Патриарху и Священному Синоду Российской Церкви Заявление Иеросхимонаха Свято–Андреевского Скита на Афоне Антония (Булатовича) об отложении от духовного общения с церковною властью ради исповедания им боголепности почитания Имени Господня. 8 ноября 1918 г. // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 176.

[174] Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. С. 23.

[175] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Копия с моих писем Государю Императору по поводу Афонского дела // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 176.

[176] Там же. С. 179.

[177] Кравецкий А.Г. К истории спора о почитании имени Божия. С. 162.

[178] Святейшему Патриарху и Священному Синоду Российской Церкви Заявление Иеросхимонаха Свято–Андреевского Скита на Афоне Антония (Булатовича) об отложении от духовного общения с церковною властью ради исповедания им боголепности почитания Имени Господня. 8 ноября 1918 г. // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 176.

[179] Царю небесному и земному верный. Митрополит Макарий Московский, Апостол Алтайский (Парвицкий – «Невский»). 1835–1926. Автор–составитель Татьяна Гроян. М., 1996. С. LXXIII.

[180] Мысль о гневе Божием на Россию за непочтение к Его имени, безусловно, заимствована из письма о. Антония (Булатовича) к Императору от 25 марта 1914 г.

[181] Сведения о принятии в церковное общение изгнанных монахов встречаются также и в дневнике архиеп. Арсения (Стадницкого): «Митрополиты Московский и Киевский беспрепятственно принимают их в свои епархии, как хороших монахов» (См.: Арсений (Стадницкий), архиепископ. Дневник.). Но в апреле 1914 года канцелярия Киевского митрополита официально заявила, что 17 сентября 1913 года в Киеве состоялось заседание миссионерского совета «который, в ряду других вопросов, рассматривал и ходатайство последователей имябожнического заблуждения о принятии их в монастыри Киевской епархии. [...] На совете было выяснено, что многие просители держатся имябожнического заблуждения исключительно по недостатку богословских познаний, почему и во внимание к бедственному положению их и бесприютности при предстоящей зиме, а также в надежде на вразумление и раскаяние их, совет признал возможным проживание их в странноприимницах при монастырях епархии, но без разрешения Святого Причащения» (См.: Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т.2. С. 29).

[182] Цит. по: Послесловие. Иларион, схимонах. На горах Кавказа. С. 917.

[183] В Святейший Правительствующий Синод иноков афонских заявление. – Вечернее время, 16.05.1914 (№ 739). Заявление подписали: иеросхимонах Антоний (Булатович), иеромонахи Сила (Ершов), Варахия (Троянов), Гиацинт (Еременко), Игнатий (Митюрин), схимонах Мартиниан (Белоконь, подписавшийся также за схимонаха Иринея Белоконь), монахи Ианнуарий (Гробовой), Дометни (Камяк), Петр (Петров), Феофил (Кузнецов), Манассия (Зенин). Это заявление было заслушано на заседании Синода 16 апреля. См.: Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 170.

[184] Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Т.2. С. 32.

[185] Арсений (Стадницкий), архиепископ. Дневник. Не издан. Предоставлено Православным Свято–Тихоновским Богословским институтом.

[186] Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. С. 25.

[187] «Причина этого решения Конторы ясна: царь потребовал от Церковной власти освобождения Булатовича и прочих имябожников от суда и наказания церковного и Контора захотела угодить этому требованию» (См.: Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 174).

[188] Святейшему Патриарху и Священному Синоду Российской Церкви Заявление Иеросхимонаха Свято–Андреевского Скита на Афоне Антония (Булатовича) об отложении от духовного общения с церковною властью ради исповедания им боголепности почитания Имени Господня. 8 ноября 1918 г. // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 176.

[189] Василий (Зеленцов), еп Общая картина отношений. С. 174.

[190] Арсений (Стадницкий), архиеп. Дневник.

[191] Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 195.

[192] Возвращение афонских иноков в Церковь (письмо в редакцию). – Утро России, 22.05.1914 (№ 116). То же в: Биржевые ведомости, 23.05.1914 (№ 14 165).

[193] Там же. Требование имяславцев о предоставлении им денег из капитала Пантелеимоновского и Андреевского монастырей вызвало резкую реакцию монаха Климента, доверенного Свято–Андреевского скита, направившего 30 мая 1914 года митрополиту Санкт–Петербургскому и Ладожскому Владимиру письмо с просьбой отказать имяславцам в удовлетворении их требования. См.: Забытые страницы русского имяславия. С. 244–246 (НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 32). На требование имяславцев о предоставлении им скита Пицунда отозвался в рапортах на имя епископа Сухумского Сергия и архиепископа Никона (Рождественского) настоятель этого скита архимандрит Иларион, категорически воспротивившийся притязаниям имяславцев. См.: Забытые страницы русского имяславия. С. 246–251 (НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 33. Л. 1–6).

[194] Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 196.

[195] Святейшему Патриарху и Священному Синоду Российской Церкви Заявление Иеросхимонаха Свято–Андреевского Скита на Афоне Антония (Булатовича) об отложении от духовного общения с церковною властью ради исповедания им боголепности почитания Имени Господня. 8 ноября 1918 г. // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 177. Имяборец В.И. Зеленцов хотел представить его, как «сознательную подделку смысла официального документа» со стороны иеросхим. Антония, который в июне 1914 г. от обер–прокурора «узнал подлинный текст синодального определения» и в то же время «испросил себе» неполную копию этого документа «с искажением смысла его в обратный» с целью введения в заблуждение «имябожников» (См.: Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 197–198).

[196] Шавельский Георгий, протопресвитер. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью–Йорк, 1954 [репринт: М, 1996]. Т. 1. С. 84.

[197] Кацнельсон И., Терехова Г. По неизведанным землям Эфиопии. С. 189.

[198] Цит. по: Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 177.

[199] Там же. С. 178.

[200] Там же. С. 179.

[201] В архиве священника Павла Флоренского сохранилось письмо схимонаха Досифея и монаха Пантелеймона, содержащее просьбу передать оба прошения на Поместный Собор. См.: Флоренский Павел, священник. Сочинения. Т. 3 (1). С. 574–575.

[202] ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 358. Л. 9–9об.

[203] ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 358. Л. 10. 21ГАРФ. Ф. 3431. Oп. 1.Д. 358. Л. Юоб–11.

[204] ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 358. Л. 8.

[205] Кацнельсон И., Терехова Г. По неизведанным землям Эфиопии. С. 189

[206] Шавельский Георгий, протопресвитер. Воспоминания. Том 2. С. 147–148.

[207] Климент, святогорский монах. Имебожнический бунт или плоды учения книги: «На горах Кавказа» (Краткий очерк Афонской смуты).

[208] Иеросхимонах АНТОНИЙ БУЛАТОВИЧ, Не сошли ли мы с рельс? // Колокол № 3112 (7 октября 1916)

[209] Иеросхимонах АНТОНИЙ БУЛАТОВИЧ, Не сошли ли мы с рельс? // Колокол № 3113 (8 октября 1916)

[210] ИМЯСЛАВЕЦ, К вопросу о сущности учения афонских имябожников // Колокол № 2904 (3 марта 1916)

[211] В. СКВОРЦОВ, На службе единой Божественной Истине // Колокол № 2989 (4 мая 1916)

[212] Н. БОЛХОВЕЦКИЙ, Ложь в официальном органе // Колокол № 3065 (6 августа 1916)

[213] Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 180–199.

[214] Епископ Прилукский, викарий Полтавской епархии Василий (Зеленцов Василий Иванович) (1870 – 4.04.1930) – священник на приходе в Полтаве (1920), организатор христианского общества молодежи (нач. 1920), уклонялся в обновленческий раскол (1922), принес покаяние, хиротонисан во епископа 12.08.1925, арестован и приговорен к смертной казни, помилован и освобожден по амнистии (1925), сослан на 3 года в Соловецкий лагерь (1926), выразил несогласие с церковной политикой митр. Сергия (Страгородского) (1927), выслан в Иркутскую обл. (1928), 9.12.1929 г. арестован, приговорен к расстрелу.

[215] Прошение в адрес «Всероссийского съезда духовенства и мирян» // Забытые страницы русского имяславия. С. 294–295 (ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 359. Л. 34–38об.).

[216] Открытое письмо М.А. Новоселова к А.Г.К. // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 217.

[217] Святейшему Патриарху и Священному Синоду Российской Церкви Заявление Иеросхимонаха Свято–Андреевского Скита на Афоне Антония (Булатовича) об отложении от духовного общения с церковною властью ради исповедания им боголепности почитания Имени Господня. 8 ноября 1918 г. // Начала. 1998. № 1–4 (23–26). С. 179.

[218] Там же.

[219] Там же. С. 180.

[220] Там же. С. 181.

[221] Стационар «Донец», на котором в 1913 г. на Афон прибыли командированные Св. Синодом архиеп. Никон, С.В. Троицкий и др. с целью усмирения бунта и организации депортации русских иноков–имяславцев.

[222] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Копия с моих писем Государю Императору по поводу Афонского дела. С. 180.

[223] Митрополит Владимир Богоявленский (1848 – 1918). 1898 – 1912 митр. Московский, 1912 – 1915 митр. Петербургский, 1915 – 1918 митр. Киевский и Галицкий. В январе 1918 г. по благословению Патриарха Тихона митр. Владимир оставил Поместный Собор и направился в Киев для усмирения церковной смуты и защиты единства Русской Церкви на Киевском Соборе. В результате интриг церковных сепаратистов и киево–печерских монахов был взят под стражу красноармейцами. После пыток и издевательств расстрелян недалеко от стен лавры.

[224] Антоний (Булатович), иеросхимонах. Копия с моих писем Государю Императору по поводу Афонского дела. С. 182.

[225] Там же. С. 181–182.

[226] В частной переписке с Императором Николаем Александровичем Императрица Александра Федоровна называет архиепископа Никона (Рождественского) "злодеем с Афона", на душе которого лежит грех расправы с имяславцами (см.: Переписка Николая и Александры Романовых. Т. III. M.–Пг, 1923. С. 320, 325). 14 марта 1916 года Александра пишет Николаю: "Никон все еще здесь, это очень жаль" (Там же. Т. ГУ М.–Л., 1926. С. 145). См. также: Фирсов С. Л. Православная Церковь и государство. С. 498.

[227] Основные законы Российской Империи, статья 41. Цит. по: Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. П. Париж, 1959. С. 368.

[228] Мы здесь не ставим вопрос о каноничности данной структуры, а лишь указываем на тот очевидный факт, что в интересующий нас период именно она являлась единственной формой церковного управления в Российской империи. Синодальная структура была упразднена Всероссийским Поместным Собором в 1917 году.

[229] Забытые страницы русского имяславия. С. 238–239 (НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 31).

[230] Кунцевич Л. 3. Переписка с отшельником Иларионом, автором книги "На горах Кавказа".– Ревнитель №3, 1915. Цит. по: Начала № 1–4, 1998. С. 183–185, 189–192, 199.

[231] ГАСК. Ф. 135. Оп. 72. Д. 1089. Л. 42.

[232] ГАСК. Ф. 135. Оп. 72. Д. 1089. Л. 39.

[233] Кацнельсон И., Терехова Г. По неизведанным землям Эфиопии. С. 191.

[234] Имеется в виду определение Синода № 3479 от 22–25 апреля 1914 года, в котором имяславцам разрешалось участие в таинствах и священнослужение при условии письменного или устного свидетельства «точного следования Православной Церкви и послушания Богоустановленной иерархии, веруя так, как учит Св. Церковь, от себя ничего не прибавляя, не убавляя, в частности, при почитании Имени Божия Имя Его не считать за сущность Божию, не отделять от Бога, не почитать за особое Божество, не обоживать букв и звуков и случайных мыслей о Боге» (См.: Василий (Зеленцов), еп. Общая картина отношений. С. 168)

[235] Капитанчук В. Имяславие // Царь–Колокол. 1990. № 6, С. 36–37.

[236] Начала. № 1–4. Имяславие. Вып. I (М., 1996) с. 7–42.

[237] А. А. Тахо–Годи. Из истории создания и печатания рукописей А. Ф. Лосева. А. Ф. Лосев. Имя. СПб., 1997. С. Х.

[238] Прот. М. Польский. Новые мученики российские. Т. 2. Джорданвилль. 1957. С. 248

[239] Истинно–православные в Воронежской епархии. Публикация М. В. Шкаровского // Минувшее–19. М.–СПб., 1996. С. 343.

[240] С. С. Демидов. Профессор Московского Университета Дмитрий Федорович Егоров и имяславие в России в первой трети XX столетия (рукопись).

[241] А. В. Гулыга. Диалектика жизни. – «Родина». 1989. № 10. С. 94.

[242] С. С. Демидов. Там же

[243] С. С. Демидов. Там же.

[244] Известно "Ходатайство начальника СПО ОГПУ Я.С.Агранова о награждении Е.А. Тучкова". Секретно [...] Благодаря энергичной работе тов. ТУЧКОВА была раскрыта и ликвидирована в конце 1930 г. Всесоюзная к[онтр].р[еволюционная]. монархическая организация церковников "Истинно–православная церковь", опиравшаяся в своей а[нти]/с[оветской] деятельности на черносотенно–клерикальные круги. Организация имела множество своих филиалов – 300 повстанческих ячеек, огнестрельное и холодное оружие. Стоящий во главе этой организации церковно–политический центр, возглавлявшийся профессором ЛОСЕВЫМ, НОВОСЕЛОВЫМ, епископом Иосифом и др. – ставили своей задачей объединение под флагом церкви всех к.р. сил для свержения Советской власти и реставрации монархии. Целый ряд филиалов, как например филиалы на Северном Кавказе, в ЦЧО, Никольском районе Сев. Края и др. – превратились в ряд к.р. выступлений с лозунгами борьбы с коллективизацией, с ликвидацией кулачества и т.д. Ликвидированная в 1929 г. на Сев. Кавказе повстанческая организация так наз. «имясла[в]цев» работала под руководством церковно–политического центра "Истинно–православная церковь". Под руководством тов. ТУЧКОВА за последние 2–3 года было ликвидировано несколько сотен крупных антисоветских организаций и группировок церковников повстанческого и террористического характера. В деле борьбы с к.р. движением среди церковников и клерикально–монархических кругов, группирующихся вокруг церкви, ТУЧКОВ проявил огромную энергию, инициативу, решительность и находчивость. Ходатайство о награждении тов. ТУЧКОВА Евгения Александровича орденом "Красное Знамя". НАЧ. СПО ОГПУ– АГРАНОВ. 1 сентября 1931 года. (См.: Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. М. 1996. – с. 352.)

[245] И. Половнев. Страна Псху. Очерки. – Сухум. Абгосиздат. 1931. с. 25.

[246] Жизнеописание старца иеросхимонаха Стефана (Игнатенко). Составитель Г. П. Чинякова. – М., 1996. С. 24

[247] В. Д. Пришвина. Иеромонах Онисим (Поль) (1899–1930) // Человек, 1991. № 5. с. 112

[248] «Вменихомся яко овцы заколения» (Пс. 43, 23). – «Православная Абхазия». 1996, май. № 21. С. 4–5

[249] Исключение составлял лишь архиепископ Никон (Рождественский), долгое время бывший насельником Троице–Сергиевой Лавры.

[250] Эрн В. Разбор Послания Св. Синода об имени Божием. С. 68, 70.

[251] Мелиоранский Б. М. Из лекций по истории и вероучению древней христианской Церкви. Вып. 3. СПб., 1913. С. 357–358.

[252] Булгаков С. В. Настольная книга священно–церковнослужителя. М., 1913. С. 1622.

[253] Здесь и далее цит. По: "Корни имяборчества" // Имяславие, СПб., 1914, С. 65–81.

[254] «Невидимую брань» и «Добротолюбие» переводил Еп. Феофан Выш., это он так их исказил и советовал другим так «переводить» Священное Писание. – Прим. авт.

[255] Имяславие, СПб., 1914, С. 79–81.

[256] См.: Иларион (Алфеев). Преподобный Симеон Новый Богослов и православное Предание. С. 443.

[257] Сергиев Иоанн Ильич, прот. Моя жизнь во Христе. С. 197.

[258] Там же. С. 131.

[259] Эрн В. «Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием» // Начала. 1995. № 1–4 (15–18). С. 68, 70.

[260] Кирилл Иерусалимский, архиепископ. 2–е Тайноводственное Слово, 3 // Творения иже во святых отца нашего Кирилла, Архиепископа Иерусалимского. Сергиев Посад, 1893. С. 286.

[261] Там же. С. 290.

[262] Там же. С. 284.

[263] Феодор Студит, свт. Творения. СПбДА,1907. Т. 1. С. 129.

[264] Цит. по: Иларион (Алфеев), иером. Преподобный Симеон Новый Богослов и Православное Предание. М., 1998. С. 133.

[265] Классических учение о молитве выражено в словах, приписываемых Златоусту: "Да поглотит Господь сердце и сердце Господа, и да будут едино". (Иоанн Златоуст, свт. Том 9. Кн. 2. СПбДА, 1903. С. 965).

 

Использованная при составлении литература:

Имяславие. Сборник богословско–публицистических статей, документов и комментариев. В 3–х тт.: 1т.– М. 2003; 2т.– М. 2005.

Горбунов Д. А. Краткая история имяславских споров в России начала XX века. Дипломная работа. ПСТБИ. Неопубл. // Интернет.

Данилушкин М. Б. Послесловие к кн.: Иларион, схимонах. На горах Кавказа. Изд. 4–е, испр. Воскресенiе. СПб., 1998.

Иларион (Алфеев), еп. Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. В 2–х тт. СПб.: Алетея. 2002.

Половинкин С.М. Хроника Афонского дела. // Начала. № 1–4. Имяславие. Вып. I. М., 1996.

Феофан (Арескин), иером. Очерк истории жизни и деятельности афонских имяславцев в России после Афонского разгрома. По материалам газет и журналов того времени. СПб. Неопубл. // Интернет.


© Санкт-Петербургское общество исповедников Имени Божия, 2006.

 


Главная страница сайта Печать страницы Ответ на вопрос Пожертвования YouTube канал отца Олега Вниз страницы Вверх страницы К предыдущей странице   К вышестоящей странице   К следующей странице Перевод
Код баннера
Сайт отца Олега (Моленко)

 
© 2000-2024 Церковь Иоанна Богослова